В поисках себя. История человека, обошедшего Землю пешком
Шрифт:
Terra Australis Cognita [124]
20 июля 2009 — 29 сентября 2010
Сингапур, Индонезия, Восточный Тимор, Австралия
— И что, больше у вас нет никаких карт? — раздраженно спрашиваю сотрудника турбюро. Похоже, он меня не понял: я собираюсь пересечь этот материк пешком, из Дарвина до Порт-Артура. Это шесть тысяч триста километров. Год пути через саванны, пустыни, громадный Квинсленд и необъятную безлюдную Северную территорию — до самой Тасмании. Сотни километров, где не встретишь ни души. И поэтому мне нужна хорошая карта.
124
От Terra Australis Incognita (лат.) — Неведомая Южная Земля. Так называли земли вокруг Южного полюса до второй половины XVIII века. Намек автора на то, что теперь для него эта земля — cognita, то есть познанная, изведанная. Прим. ред.
— Так вот же вам карта! — опять отвечает он, аккуратно разворачивая передо мной практически девственно чистый квадрат типографской бумаги. — Вот Квинсленд, а здесь точками показаны роудхаусы [125] …
— Вы меня опять не поняли, мсье. Мне нужна подробная карта! Между вашими «точками» по крайней мере триста километров дороги. И я хочу знать, что там, на этих дорогах, есть!
— Ну… Там ничего нет…
— Как это ничего?
125
Типичные для США, Канады, Европы и Австралии «дома у дороги», состоящие обычно из заправки, мотеля, кафе, магазина и изредка — отделения банка или банкомата.
— Да так. Ничего. Пусто.
У меня сердце замирает. Я понимал, что впереди пустынные безлюдные края, но не думал, что настолько. Выходит, меня ждут многодневные переходы без всякой «дозаправки». На улице под тентом меня ждет Дженни и, увидев выражение моего лица, старается утешить:
— Не переживай ты так! Воду ты найдешь, там есть водоемы. Но только воду надо будет очищать.
Славная Дженни, приютившая меня в своем домике в Дарвине. Она полна внимания и заботы к несчастному путнику, который, готовясь пуститься в последнюю на своем маршруте безумную авантюру, внезапно сбит с толку новыми неприятностями. Всем известно, что даже для путешествия на автомобиле эти пустынные дороги считаются опасными. Никто и никогда не проходил их пешком, тем более в самый разгар лета! Но я преисполнен решимости. Я пройду пешком через всю Австралию, и это станет моим последним большим испытанием. Меня снедают волнение и страх — и вместе с тем желание пуститься поскорее в путь, пережить это экстремальное приключение перед возвращением домой. А еще, по забавному стечению обстоятельств, я страшно мечтаю побыть наедине с собой.
Несколько последних месяцев, проведенных на острове Ява в Индонезии, поставили под сомнение мою выносливость. На многие недели я погрузился в суматоху переполненных людьми квартирок, домов, трущоб. В смраде, дыму и городской сутолоке я повсюду видел, как люди сражаются с нищетой и голодом. Мой приезд в Австралию был сопряжен с культурным шоком. Из мира, где каждый ежедневно бьется за кусок хлеба, я попал в другое измерение, где люди прилагают все силы к тому, чтобы лишний раз ничего не делать, и после еды лениво отодвигаются от стола, чтобы поиграть своими гаджетами. А я остро нуждаюсь в покое, тишине, одиночестве и возможности вернуться к самому себе…
8 октября 2009 года, набив коляску бутылками с водой и банками с консервами, я отправляюсь по Стюарт-хайвей, легендарной трассе, соединяющей Дарвин и Аделаиду и пересекающей материк с севера на юг. Почти тысячу километров по прямой я пройду до местечка Теннант-Крик, расположенного посреди пустыни. Затем сверну на восток, на Баркли-хайвей, пройду насквозь штат Квинсленд и выйду к Коралловому морю. Пекло стоит неимоверное. Я стараюсь идти обычным шагом по прямой асфальтированной дороге, которая проложена в дикой саванне, населенной гигантскими термитами. Иду все дальше и дальше. Иногда оглушительный грохот машин нарушает величественное молчание саванны. Мимо проносятся гигантские фуры и грузовики с тремя прицепами, подавая мне сигналы. В первый раз я почти на автомате приветствую водителя взмахом руки. Четыре полосы на дороге полностью свободны, так что я чувствую себя в абсолютной безопасности. Однако этот мастодонт на колесах едва не зацепил меня! Как только автопоезд-убийца проезжает, рядом притормаживает какая-то легковушка, и водитель, выпучив глаза, начинает орать на меня: «Совсем сдурел? Ты понимаешь, что рискуешь жизнью?» Я отвечаю, что все прекрасно понимаю, поскольку иду вокруг света пешком. Но еще никогда не встречал водителей, готовых запросто давить людей. Перед ним были две свободные полосы, он мог запросто объехать меня!
— Да, но там двойная сплошная, ты не заметил? Он все правильно сделал!
И раздраженный водитель уезжает, укоризненно качая головой. Добро пожаловать на дикий-предикий Запад! Если ты окажешься на моей полосе, я тебя прикончу.
Этот водитель оказался прав. Отныне на дороге я всегда следую его советам. Ведь когда-то море уже унесло жизнь великого мореплавателя Эрика Табарли [126] . Мне дорога тоже может запросто выставить какой-нибудь счет…
126
Знаменитый французский мореплаватель, гонщик и рекордсмен, погиб в 1998 году возле Уэльса в штормовом Ирландском море в результате несчастного случая. Прим. ред.
Любуясь приятным пейзажем зеленеющей саванны, я наконец преодолеваю триста пятьдесят километров, отделяющие Дарвин от Кэтрина, последнего города на границе северо-австралийского буша [127] . Кустарники здесь довольно высоки, они дают прекрасную тень, но я не поддаюсь мимолетному искушению разбить свой лагерь на берегах реки, которая кишит крокодилами. Земли, окружающие эту дорогу с обеих сторон, принадлежат огромной животноводческой ферме, и на много десятков тысяч акров здесь не встретишь никаких признаков жизни. Кое-где попадаются небольшие поселения, а придорожные гостевые дома позволяют путешественникам заправиться бензином, посетить туалет и сделать покупки. Через каждые тридцать — сто километров на моем пути встречаются зоны отдыха — бетонированные площадки, укрытые навесами. Вот и вся зона отдыха. По крайней мере, дорога выглядит довольно симпатично, а трафик на ней невелик. Прошлой ночью я разбил палатку прямо на красно-коричневой земле под кустами акации и вдруг услышал, как в кустах возятся кенгуру-валлаби. Эти крошки мне очень нравятся, они удивительно резвые и быстрые, а еще они презабавно шныряют вокруг меня туда-сюда. Кстати, некоторые австралийцы жутко боятся валлаби, называя их «чертями» и «гигантскими крысами». Такие замечания меня только смешат, и я всегда в ответ спрашиваю, кто же здесь больший чертяка — зверь или человек? С тех пор как люди провели в пустыню воду, эти зверушки активно плодятся и размножаются. Природа не дает им достаточного количества пищи, и они совершают набеги на местные фермы. Это напоминает настоящую войну. В четыре утра меня вновь будит птичий концерт — пернатые распелись во всю силу своих легких. Какое-то время я наслаждаюсь их мелодическими модуляциями, думая о том, что вскоре отсюда исчезнут и они. На протяжении последних лет я преодолел не одну пустыню и научился распознавать малейшие изменения, происходящие в моей душе. И сейчас, в начале октября, я понимаю, что еще не все здесь осмотрел. Обычно я изучаю окружающий мир, уделяя особое внимание деталям, чтобы как можно точнее к ним приспособиться. Следом за этим приходит острое чувство одиночества, и я начинаю скучать от недостатка коммуникации, пока не дозреваю до того, чтобы принять свое одиночество и достичь духовной полноты, доверившись самому себе…
127
Неокультуренные земли, покрытые зарослями. Прим. ред.
На этот раз примерные даты моего возвращения и та поспешность, с которой я иду навстречу своей любимой Люси, порождают во мне новые и новые страхи. На этой безлюдной земле неподалеку отсюда есть громадная дыра — пятьдесят метров в диаметре и минимум триста метров глубиной. Эта огромная яма из серых камней с холодным дном называется «Тревожной»; от нее нужно держаться подальше, чтобы не свалиться и не погибнуть на ее дне. Однажды утром я неспешно шагаю по саванне, мысли мои спокойно витают в облаках над ней, и вдруг на лету я выхватываю из общего потока одну беспокойную мысль: «А где сейчас моя Люси? Что она делает? Все ли у нее в порядке?» Ужасная неосмотрительность! Стоит этой мысли поселиться в моей голове, как она захватывает меня всего, вырастает и повсюду распространяет свой яд. Вот уже неделю я не получал вестей от Люси, хотя мой мобильник несколько раз умудрялся поймать местные сотовые сети. Где же она? Вдруг она попала в аварию или, хуже того, на нее кто-нибудь напал? Я представляю ее одну, беспомощную, лежащую без сознания на холодном полу нашей квартирки… А я здесь бегаю по раскаленной саванне, размахивая мобильником, прыгая по камням в надежде поймать сотовый сигнал. И никаких новостей. Ничего! Поэтому я продолжаю ускоряться, гонимый необходимостью как можно скорее добраться до Кэтрина, откуда наконец смогу позвонить, позвать кого-то на подмогу, вызвать ей скорую помощь! И чем быстрее я бегу, тем живее разыгрывается мое воображение. Я слышу, как она зовет меня, молит о помощи. Я мчусь! Теперь я и кровь разглядел! Наверное, она упала и ударилась головой о край стола! Скорее, ну скорее же! Я должен успеть… Усталость, жара, усиленная подпитка кислородом моего головного мозга по мере того, как я ускоряю бег, без сомнений, приближают и мое сумасшествие. К счастью, этот криз проходит сам собой еще до того, как я вбегаю в город. Изо всех сил пытаюсь успокоить воображение, привести в порядок чувства и сконцентрироваться на собственных шагах. Дыши, Жан. Иди. Иди. Верь в жизнь. Верю, верю… И когда я наконец прибываю в Кэтрин, то выгляжу абсолютно нормально.
Впрочем, было бы странно, если бы такого типа, с ног до головы покрытого дорожной пылью, с десятидневной щетиной и детской колясочкой, люди воспринимали как нечто нормальное. Хорошо, что в буше, в отличие от Нью-Йорка, никто к этому не придирается. Прислушиваясь к мелодиям этих краев, доносящимся из динамиков на городских улицах, я начинаю знакомство со вкусами и нравами местного населения. Стараюсь собрать о них как можно больше информации, прежде чем приступить к самой, на мой взгляд, изнурительной части путешествия по Австралии. На протяжении следующих семисот километров пустыни, которая отделяет меня от Теннант-Крик, мне встретятся лишь два крошечных поселка. По радио передают песню It's a long, long way…, но местные жители успокаивают меня: на пути я обязательно найду источники с водой. Скорее всего, это будут какие-нибудь водоемы, расположенные в сотне километров друг от друга, но пить из них мне придется на свой страх и риск. В уголке страницы моей записной книжки незнакомый мужчина неразборчиво рисует схему:
— В тридцати километрах отсюда, слева от моста увидишь контейнер с водой неподалеку от балки. Еще в тридцати пяти километрах, на перекрестке с грунтовкой такая же штуковина, чуть левее, рядом с бетонной трубой.
Я ухожу из города, до отказа набив свою коляску съестными припасами. Взгляд мой прикован к линии горизонта, за которым теряется бесконечная лента дороги. В течение дня я периодически настолько погружаюсь в себя, что, очнувшись через несколько часов в неизменно пустынном пейзаже, всерьез предполагаю, будто не сделал за это время ни шага. Даже иссушенная красноватая земля под ногами остается такой же, такие же кустики и колючки торчат из нее, такие же камни валяются вокруг, и никто не знает, как они сюда попали, кто их принес, сколько веков тому назад. Все тот же асфальт неизменно скрипит под моими подошвами. И только заходящее солнце сообщает о том, что действительно прошло какое-то время. Мне жарко, очень жарко. В горле пересохло. После Кэтрина один из лимфоузлов, под нижней челюстью слева, здорово распух. Я надеялся, что мой иммунитет справится с инфекцией, но, увы, эта шишка все-таки вылезла. Может быть, обжигающий воздух пересушивает глотку? Дорога невыносимо длинная, полная испытаний, но я стараюсь сохранять ледяное спокойствие, преодолевая последние на своем пути трудности. Примерно через месяц я попаду в Маунт-Айза, а за ним деревеньки будут встречаться на моем пути каждые пять-шесть дней… Это будет совсем простой маршрут! Но сейчас, на пике моего одиночества, тело почему-то решило прийти в негодность. Я по-прежнему питаюсь консервами из банки и всухомятку, упаковками проглатываю быстрорастворимую лапшу. Поскольку больше тридцати литров воды моя коляска просто не выдержала бы, решение нормировать свой паек показалось вполне разумным. Тем временем наступает ноябрь, я очень надеюсь избежать дождей, хотя ночи становятся все более прохладными, а спальника у меня больше нет: я отдал его сыну во время нашей последней встречи на Филиппинах. Тепло, которым солнце питает землю в течение дня, ночью быстро растрачивается. Но пока этого достаточно, чтобы я в своей палатке не сильно замерзал. Часами лежу на полу, глядя в звездное небо, и поджидаю то волшебное мгновение, когда около трех часов ночи проснутся птицы и, сопровождаемые светом луны, наполнят эту безжизненную пустыню своим мелодичным пением, умопомрачительной одой самой жизни.