В поисках своей планеты

Асланов Вугар

Он решил встать с постели, и в темноте, с очень тяжелым и грустным чувством в душе, подошел к окну и открыл его. На улице стояла летняя ночь, приятно-теплая, пронизанная лунным светом. Облака, стоящие близко к луне, были освещены ею до того, что виднелись яснее, чем в дневное время. И тут, вспомнив о той боли, вынудившей его встать среди ночи с постели, он вначале не мог поверить, что эту жизнь, такую прекрасную, которой он не успел насладиться вдоволь, могут у него отобрать. А если эти недавно ощутимые им боли действительно говорили о развитии в его теле болезни, называемой раком, то смерти ему было не избежать, ведь все говорили, что эту болезнь не могут излечивать. Сколько уже людей, которых он знал, умерли от рака. Неужели и ему предстояла умереть от этой болезни? Он пытался утешить себя тем, что еще не слышал, чтобы кто-то страдал ею в таком юном возрасте, как у него. Пытаясь снять этими мыслями тревогу,

он вернулся к кровати, но, еще не дойдя до нее, опять испытал нечто, похожее на предыдущую боль: маленький участок в области желудка болел, будто пронзенный острым ножом. В голове молнией пронеслось: это рак желудка, как у того актера. От страха, сковавшего его, он не мог двигаться дальше. Абид приложил руку к этому месту, чуть выше пупка, и, кажется, догадался, что боль немного переместилась вправо. «А может, я ошибся, и вначале боль ощущалась здесь», – думая так, он все-таки добрался до кровати и улегся. Однако уснуть он все равно не мог. Беспокойство продолжало его мучить: а вдруг это действительно рак? Если рак, значит, через несколько месяцев, сколько это обычно длится у людей, заболевших им, он должен умереть. В ужасе от сделанного заключения Абид смотрел теперь в потолок, хорошо различаемый в темноте из-за того, что был покрашен в белый цвет. Юноша не знал, что делать: впервые он столкнулся так близко со смертью и не знал как с ней поступать, когда она, как ему казалось, поджидала у двери. Руку он то клал на живот, то убирал, то говорил себе, что вначале боль была в другом месте, и как бы от этого немного успокаивался, но потом через короткое время говорил себе, что нет, она возникала за всю ночь на одном и том же месте и это действительно первые приметы начавшей развиваться ужасной болезни. Будто ему на грудь ложилась тяжелая ноша, и не получающие ответа вопросы, и мысли о ближайшей смерти брали верх над тем, что он старался противопоставить им. Если боль возникала в разных местах, то это должно было, по его понятиям, исключить вероятность возникновения и развития болезни. Нет, ему не хватало уверенности в этом.

Устав от борьбы с мыслями о смерти, он все же уснул и проснулся немного позднее обычного. Как только он очнулся, тут же им овладел вчерашний страх о том, что он болен раком. Этот страх, наверное, никуда и не уходил, а все время находился рядом и оставил Абида только тогда, когда он уснул, и ждал для того, чтобы вновь накинуться на него, когда тот проснется.

Абид встал, в кровати, как ему показалось, выносить этот страх было тяжелее и, быстро одевшись, покинул комнату. Вставая утром, Абид обычно просматривал книги и вспоминал свои вчерашние впечатления от прочитанного, часто оживляя в памяти детали и эпизоды, кажущиеся ему более важными. Но сегодня, не выполнив этот обычай, повторяющийся уже в течение долгих лет, он вышел в смятении во двор.

В воздухе летал белый пух от высоких узких тополей, который напоминал снегопад среди лета. Абид вновь удивился красоте жизни, и мысль о том, что он не сможет будущим летом увидеть, как летит белый пух от тополей, показалась ему невероятной, несправедливой и жестокой. Как может такой человек, юноша как он, умереть, ведь сколько он собирался дел свершить, которых никто еще не совершал, и подняться по жизни очень высоко, по ее духовной ветви. Абид около получаса стоял во дворе: было тихо, только иногда слышались разговоры матери с курами, которые, наверное, делали опять что-то не совсем правильно, за что она их ругала.

– Только одно яйцо нашла, что-то эти куры совсем не хотят нестись. Если так пойдет, всех отдам на самом деле под нож – лучше съедим их, какой от них толк, зря только столько денег тратим на корм, – ворча и браня кур, мать возвращалась из курятника.

Увидев Абида так рано во дворе, она удивилась:

– Что это? Ты так рано во двор вышел… Решил на мир поглядеть? Смотри, какой ты бледный от того, что вечно сидишь в комнате. От своих книг ты в конце концов рассудка можешь лишиться. Что-то я не вижу, что ты чему-то хорошему научился. Ох, бедная я, у других женщин какие дети, а какие у меня – ни один мое сердце не радует. Иди, иди, пожарю тебе это яйцо, тебе хотя бы хорошо кушать надо, а то еще заболеешь. Думаешь, у нас с отцом деньги есть, чтобы лечить тебя?

Она продолжала говорить даже после того, когда вошла в дом, а через несколько минут крикнула ему из окна:

– Иди, яичница уже готова.

За день Абид еще несколько раз испытал боль; то ему казалось, что боль пронизывает то же место, что и вчера, то казалось, что она появляется все же в разных местах. Понять это было трудно из-за непродолжительности боли; она, возникнув, тут же исчезала, поэтому он не мог определить ее точное место. Абид вроде временами находил доказательства в пользу того, что ныло у него все же не

на одном и том же месте.

Сидя в своей комнате, он начал листать отложенную несколько дней назад книгу о жизни животных, и интересное чтение так заняло его, что на какое-то время он забыл о настигшем его несчастии, потом все-таки вспомнил о нем и тут же вновь стал удивляться тому, как этот мир несправедливо устроен: люди, от жизни и существования которых нет никакой пользы, будут продолжать жить, а он должен проститься с жизнью, оставить свои великие планы. Ведь он мог бы так много сделать, так много мог бы изменить в этом мире, так многому научить людей. Тогда, выходит, не дано ему это? Может, для того чтобы люди продолжали оставаться в том же невежестве и дальше жить в грязи? Вдруг у него появилась такая уверенность: то, что он испытывает со вчерашнего дня – какие-то пустяки, и к раку никакого отношения не имеет. Это у него просто стало ассоциироваться с прочитанным из жизни умершего актера. На какое-то время он действительно успокоился и вновь стал верить в то, что ему предстоит свершить немало дел.

Спустя несколько минут он начал снова думать о своей боли: ведь это не могло быть просто так, чтобы он часто ощущал боль в одном и том же месте. Что, кроме начавшегося развиваться рака, могло бы вызвать такие странные, мгновенные ощущения боли, ведь раньше подобного он никогда не испытывал? Вновь появилось у Абида в груди очень тяжелое чувство, чувство предстоящей и неизбежной утраты. Но это к тому же была такая утрата, которая не умещалась у него в голове – утрата собственной жизни. Как можно поверить в то, что это тело, которым он часами любовался каждый день перед зеркалом, может через какое-то время лежать в черной, холодной земле? Потом постепенно ткани его будут разрушаться, гнить, и останутся одни кости да череп. Нет, в это очень трудно было поверить, еще труднее смириться с этим. Беспокойство его то усиливалось, то ослаблялось, но он продолжал читать книгу и старался больше не думать о смерти. К ночи он был утомлен борьбой с тревожными мыслями и быстро уснул.

Встав с постели на следующее утро, Абид первым делом опять вспомнил о раке и о том, что все-таки вчера он убедился в его наличии в собственном организме, и скоро ему придется умереть. Опять взявшись за книгу, читал целый день. Чтение помогало ему подавлять чувство страха и убеждать себя в том, что болезни никакой у него нет. Прошло еще несколько мучительных дней, пока он, наконец, не решился рассказать матери о недомоганиях в собственном теле.

Мать, посоветовавшись с отцом, на следующий же день отвела его в больницу. Врач, пожилой мужчина, выслушав жалобы Абида, велел ему снять рубашку и майку. Вначале он эндоскопом послушал его со спины, а потом спереди пальцами стал трогать живот, где Абид, по его словам, испытывал боль. После этой процедуры, проведенной при матери, врач написал что-то на листке и передал ей, чтобы она отвела сына в другое здание, на рентген. Врач-рентгенолог, полноватый мужчина с круглым лицом, оказался веселым и шутливым. Он все время спрашивал Абида, когда он собирается жениться и пишет ли любовные записки девчонкам. Ему удалось немного развеселить угрюмого и молчаливого юношу, томимого в последние дни мыслями о скорой смерти.

Закончив процедуру, рентгенолог велел Абиду одеться и прошел вместе с ним в другую комнату, где ждала мать.

– Через три дня придете за ответом, – сказал он. – Я распечатаю снимки и хорошенько изучу их.

Мать поблагодарила врача, а тот, пожав обоим руки, напоследок опять пошутил с Абидом насчет девочек.

Три ночи Абид не смыкал глаз, все ожидая того дня, когда должен был быть получен ответ из больницы. Днем, сидя за столом, он часто начинал дремать, а потом не вынося такую сонливость, ложился в кровать и спал, то есть начал делать то, что раньше никогда не делал. Он прежде даже не понимал, зачем нужно спать днем – ведь сколько можно было успеть сделать за это время, но ночное мучительное бодрствование давало теперь о себе знать, особенно в послеобеденное время, и он погружался в сон на несколько часов.

Наконец-то мать в обещанный день, ближе к полудню, принесла заключение от рентгенолога вместе со снимками.

– Ничего он у тебя не обнаружил, – сказала она насмешливо, – ты, зря нас с отцом напугал, вечно тебя невозможно понять.

Абид обрадовался так, будто ему вернули жизнь, о непременном отнятии которой был чей-то неумолимый указ. В комнате его ждали книги, которые он недавно взял в библиотеке. Одну из них, открытую, он оставил на столе, а остальные стопкой лежали на краю стола и на подоконнике. Его опять тянуло ко сну, но он пытался перебороть это, и приподнятый дух помогал ему в этом. Он читал жадно до самой поздней ночи и думал в следующие дни нарастить темп чтения, чтобы нагнать упущенное в последние дни из-за дневного сна и утомленного состояния.