В поисках утраченного героя
Шрифт:
Мы с Питуси пошли справа от тропинки; равшац и Беспалый Бенда искали с другой стороны. Договорились далеко не расходиться, но первая же апельсиновая роща скрыла от нас и Вагнера, и Беспалого. Шаря глазами по земле, я старался не выпускать из виду садовника и думал при этом о его недавних словах. В них был несомненный смысл. Оружие уместно в руках солдата, полицейского, преступника, да и то не всяких, а тех лишь, кто готов применить его без длительных колебаний. Для обычного же человека оно представляет не защиту, а скорее угрозу. Так что пистолет за поясом немолодого одинокого поселенца вполне мог послужить приманкой для недобрых людей из Бейт-Асане или с одной из ближних бедуинских стоянок.
Питуси
— Ветер. Скоро сломается.
И в самом деле, вокруг быстро усиливался невесть откуда взявшийся ветер, трепал жесткую листву одуревших от зноя апельсиновых деревьев, гнул к земле полумертвые саженцы. Небо еще больше пожелтело; пыль бесилась, отказываясь уходить, цеплялась за серый кустарник, за ветви олив, за шершавый воздух, но ветер продолжал упрямо налегать плечом на ее тяжкий неподдающийся столб. Скоро он поймет, что это бесполезно: хамсин нельзя сдвинуть, нельзя прогнать — его можно только сломать. И, поняв, нагонит сюда целую армию дождевых туч, чтобы уничтожить врага союзными усилиями, обрушить его на почву, прижать спиной к камням, растоптать бесчисленными каблуками ливневых капель.
— Наконец-то, — сказал я. — Обещали еще вчера.
Питуси презрительно фыркнул.
— Что они понимают… Давай, двинули дальше. Ты только далеко не отходи. Чтобы потом двоих не искать. Следопыты, мать вашу… тут вам не Сибир.
«Сибир»!.. Как будто ты когда-нибудь бывал в Сибири, толстый дурак… Я кивнул, проигнорировав пренебрежительный тон своего напарника. Лицо садовника Питуси, сколько я его помню, всегда сохраняло гримасу надменного превосходства по отношению к окружающему миру в целом и ко всем его конкретным представителям в частности. Понятия не имею, что являлось тому причиной: уверенность ли в полной никчемности Творения, сознание ли собственного величия, а может, и то и другое вместе? Впрочем, выражение лиц питусиных отпрысков заставляло предположить, что речь идет о наследственном характере этого удивительного качества. Талант вселенского презрения передавался в роду Питуси генетически, от отца к сыну.
Обычно я не упускал случая огрызнуться в ответ, но на сей раз проклятый хамсин выжег во мне весь задор, не оставив сил даже на минимальную перепалку. Казалось, горячий, все усиливающийся ветер проникает внутрь — в легкие, в сердце, в душу, срывая с мест привычные ориентиры, сдвигая опоры, заволакивая желтой непроницаемой пылью когда-то ясные и четко очерченные перспективы. Неловкое неудобство, которое ощущалось мною с самого утра, давно уже переросло размеры того, что обычно называют беспокойством или даже тревогой. Мною овладевала натуральная паника; я с трудом удерживал себя в рамках стандартного поведения. Хотелось скорчиться, забиться под куст, кричать, звать на помощь… К счастью, Питуси не заметил моего состояния — он был слишком занят тем, чтобы как можно дальше оттопырить презрительную верхнюю губу… а может быть, даже он чувствовал себя не в своей тарелке.
Встречный ветер хлестал нас шершавыми песчаными половиками; мы шли, ложась на пыль грудью и закрывая ладонями лицо. Вокруг бился в судорогах агонизирующий, но еще не сломленный хамсин. Густой воздух крутился повсюду желтыми клубами, деревья стояли в обмороке от невозможности убежать, земной ад свистел в их истончившихся, парализованных ужасом ветвях. Могли ли мы найти что-нибудь в этой взбесившейся преисподней? — Ну разве что сатану… Чем дальше, тем бессмысленней выглядели наши поиски: сомневаюсь, что мы обнаружили бы пропавшего Арье Йосефа, даже если бы наступили на его мертвое тело.
На краю вади мы снова приостановились, собираясь с духом
Питуси покровительственно хлопнул меня по плечу, улыбнулся и что-то сказал, по-рыбьи беззвучно разевая рот. Я приоткрыл уши.
— Что?
Он повторил — опять что-то про Сибир. Этот жлоб в сандалиях строил стену своей презрительной самоуверенности из кирпичей моего страха, свое здоровье — из моей болезни. Я понял это неожиданно, одним ударом, и тут же ощутил дикую, кипящую злобу, словно хамсинный ветер-убийца ворвался в мои жилы и теперь бушевал там, как бушевал внизу, в русле бурлящего вади. Наверное, это отразилось на моем лице так ясно, что садовник попятился. Я потянул из-за спины винтовку. Думаю, что в тот момент я совершенно не владел собой, не отдавал отчета в своих действиях, говоря попросту — сошел с ума. Я стал злобным роботом, адской марионеткой в разнузданной мистерии сатанинского хамсина. Еще секунда-другая — и я бы ударил Питуси прикладом, а то и похуже. Он перестал улыбаться, даже подобрал губу. И тут прогремел выстрел.
Мы вздрогнули и одновременно пригнулись — по рефлекторной привычке, раз и навсегда приобретаемой теми, кто хоть когда-нибудь побывал под настоящим обстрелом. Стреляли совсем рядом, со стороны деревни, возможно даже по нам, возможно даже те, кто убил Арье Йосефа. Его — из-за пистолета, нас — из-за автоматов…
— Вагнер! — Питуси щелкнул затвором. — Это по ним! По Вагнеру! За мной!
Держа автомат наизготовку, он быстрыми перебежками двинулся влево. Я едва поспевал за ним; для своей тучной комплекции садовник передвигался исключительно ловко. Действительно, там ведь Вагнер… Я вдруг осознал, что начисто забыл о Вагнере и Беспалом! И не только… К примеру, с чего это я взял, что Арье Йосеф убит? Разве мы обнаружили тело или следы нападения, борьбы, ранения? — Нет, конечно нет! Это все пыльный мешок хамсина… это он замутил мне мозги… чуть с Питуси не подрался… — с ума сойти можно.
Садовник предостерегающе поднял руку: впереди виднелись две неясные фигуры. Мы подобрались ближе, Питуси выпрямился, а вслед за ним вздохнул с облегчением и я: Вагнер и Беспалый Бенда, живые и невредимые, стояли посреди небольшой каменистой площадки. Бенда выглядел смущенным. Он молчал, но весь вид его говорил: «Что вы на это скажете?»
— Всем расслабиться, — сказал равшац. — Отбой воздушной тревоги.
Питуси презрительно оттопырил губу.
— Какое расслабиться? Откуда стреляли?
— Отсюда… — Вагнер кивнул на Беспалого. — Бенда уронил своего старика Узи. А тот возьми да и выстрели…
Смешное, как известно, основывается на неожиданном, но кто бы назвал неожиданностью эту проделку старика Узи? Как то чеховское ружье, он просто обязан был выстрелить — тем более, что висел не на инертной стене, а на плече активного придурка. Тем не менее, я просто задохнулся от смеха — так, что мне пришлось упасть и кататься по земле, чтобы выкатить хохот наружу. Думаю, что таким образом я избавлялся от скопившегося напряжения. Засмеялся и Вагнер, затем Беспалый; даже садовник Питуси выдавил несколько смешков сквозь надменную, не предназначенную для этой цели губу.