В поисках утраченных предков. Роман-исследование
Шрифт:
Несутся вскачь за пятаком!
И, в этой сутолке всемирной,
Один на целый мир вокруг —
Брезгливо поднял бровь Ампирный
Гранитный барин Петербург!
Я еще не читал этих гордых стихов, но они жили во мне невысказанным ощущением. Так бывает.
«Что мне Париж, раз он не русский?!»
Шведы справляли праздник за праздником, Улле играл в хоккей на искусственном льду, навещал загородных родственников, иногда звонил мне в отель, иногда обещал появиться в магазине,
Так вот о моей фамилии.
В тот день я заехал в магазин «Интербук», и, узнав от Кати, что Улле передавал мне большой привет, тихо выматерился, попил воды из холодильника и под стоны продавщицы о скуке в Швеции взял с прилавка телефонный справочник.
Открыл на букву «К». Карлсон, Карлсон, Карлсон… Полным-полно шведов, как у Эрскина Колдуэлла.
Karalis… и Dimitrius…
Я подозвал Катрин и попросил прочитать.
– Димитриус Каралис, – прочла Катька. – Это твой родственник?
Я пожал плечами.
Облокотившись на прохладный прилавок, я смотрел сквозь невидимое стекло на сбегающую к фьордам улицу Святого Эрика и размышлял, не позвонить ли прямо сейчас подданному шведского короля Димитриусу Каралису и выяснить, откуда у него моя фамилия.
– Я бы на твоем месте позвонила, – сказала Катя. Она закрыла кассу и стала спускаться по винтовой лестнице в подвал, где стояла утробистая, как башня Кикен-де-Кок, бутылка вина. – Ты точно не будешь пить?
– За рулем…
– Может, он миллионер, – предположила Катя, придерживаясь за поручень. – Ты меня с ним познакомишь. Я выйду за него замуж. Они, правда, все жадные. Скр… Скв… Сквалыги, да?
Книжный магазин был пуст, как и положено быть книжному магазину в майский праздничный день. Зачем Улле заставлял Катрин сидеть в магазине, лично для меня загадка.
Зазвонил телефон. Я машинально снял трубку.
– Хей! – как можно мягче сказал я.
– Е… мать, – сказала трубка нетрезвым женским голосом. – Куда я попала? – В трубке перешли на шведский.
– Это книжный магазин, – перебил я. Катя, наверное, стояла в прохладном подвале и цедила сухое винцо из высокого, как башня Длинный Герман, стакана.
– Книжный магазин? А ты кто? – Судя по голосу, баба лет сорока, застойно пьяная.
– Я Дмитрий.
– Какой Дмитрий?
– Каралис…
– Что «каралис»? – Она икнула и замолчала. То ли ответа ждет, то ли задумалась о чем-то своем, женском.
– Фамилия такая. Вы что-то хотите?
– Ты русский?
– Русский. Из Петербурга.
– Вот, етит твою мать! – Она расхохоталась. – А я из Тбилиси. Слушай, Димон, я из Тбилиси! Представляешь? Ха-ха-ха! Нет, я серьезно! Я в Ленинграде была, в «Пассаже» картины смотрела. Вот так встреча! Ха-ха-ха… За это надо выпить!
Я слышал, как она прихлебывает и звенит стеклом. Ну, напилась девчушка, скучно одной дома, хочется поговорить. Слышно было изумительно. Даже шуршание колготок.
– Слушай, Эдик, у вас там есть в магазине Пушкин? Вот это: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди…»? Есть у вас это стихотворение?
Веселый пошел разговор, ничего не скажешь.
Я прикрыл трубку рукой, крикнул Катю и продолжил:
– Пушкин есть. Но вам, очевидно, нужен Константин Симонов. «Жди меня» – это его стихотворение.
Катя не появлялась. Попивала винцо и проклинала своего женатого электрика, который водил ее за нос. Стеклянный Герман со следами помады стоял, наверное, рядом. Сейчас она закурит, потом выпьет еще…
В трубке ржали.
– Эдик, ты что – очень умный? Какой Симонов? Это Пушкин!
– Да, я шибко умный. Как чукча.
Тбилисская дама заржала так, словно разом вспомнила все анекдоты про чукчу.
Поднялась легкой походкой Катя из подвала и, взяв трубку, заговорила по-шведски. Лицо ее сделалось растерянно-тревожным.
– «Жди меня» – это же Симонов? – прикрыв трубку ладошкой, быстро спросила она.
Я кивнул: «Конечно!»
Катя перешла на русский:
– Да, я вас понимаю. Но это Симонов. У Пушкина нет такого стихотворения! – Она стала быстро краснеть. – Пушкин не великий грузинский поэт, а великий русский поэт!.. – Она замолчала надолго, потом швырнула трубку.
– Свинья! – сказала Катька.
– Она шутит! – сказал я.
– Нет, она не шутит! Она не шутит! – Катька, держась за виски, заходила вдоль прилавка. – Она предлагает мне найти Пушкина и прочитать ей стихотворение «Жди меня, и я вернусь»… Она мне заплатит по счету! Пусть подавится своими деньгами! Пусть Улле выгонит меня с работы! Ты не представляешь, какие тут встречаются свиньи! Это точно Симонов?..
– Точно, точно!
Вновь запиликал телефон.
Я решительно взял трубку, чтобы прочитать энергичную лекцию по отечественной поэзии.
На этот раз звонил Улле. Он спросил, все ли у меня в порядке, и, не дождавшись ответа, захотел поговорить с Катрин. С Катей, с Катей, моей бывшей соотечественницей, дочкой русского моряка и эстонской ткачихи, а теперь подданной независимой Эстонии, язви их в душу, этих политиков. Катя перестала хлюпать носом и взяла трубку. Она говорила по-шведски. Повесив трубку, Катька повеселела и сказала, что Улле разрешил закрывать магазин.
Мне этот начинающий коммерсант ничего не передал. Я должен радоваться, что меня выписали на десять дней в Швецию и не петюкать. Как будто русский писатель – это такая диковинная обезьяна, у которой нет других дел, кроме как разъезжать на дармовщинку по заграницам и трендеть о своем творчестве с незнакомыми иностранцами. Пушкин, думаю, меня не одобрил бы. Он бы вызвал Стейвинга на дуэль. Пиф-паф! – уноси готовенького.