В полночь упадет звезда
Шрифт:
Может, хоть Перун ее поймет? Ему ведь тоже случается молнии ронять куда попало от яростного изнеможения, оттого и мужика в Глушице убило – а он разве что Перуну сделал? Но богу виру не присудишь…
Начали разбирать. Первым Селила, отец Нечая, рассказал, как ночью паробки прибежали к нему с вестью, что его сын убит в Волчьем Яру. Как утром он взял лошадь и поехал за телом, как дед Будняк подтвердил ему имя виновной. Потом подозвали Ракитана и велели рассказать, что он об этом знает, но он мог только пересказать услышанное от Почая, которого дед Будняк на заре уведомил
– Вот это чья шутка? – дед Будняк поднял деревянный уд. – Видала такое?
Несмотря на горестный повод разбирательства, со всех сторон послышались сдавленные смешки. «Давненько не видала – не узнает», – вполголоса бросил кто-то.
– Это кто к тебе в избу принес?
– Паробки принесли, – вспомнил Голованиха.
– А для чего?
– Горыньке подали…
В толпе опять засмеялись.
– Кто подал?
– Да эти вот… То ли тот, которого она… то ли другой с ним был.
– И дальше что?
– Она… осерчала.
– Я тоже сейчас осерчал, – Почай нахмурился. – К девке не сватались, на посад не сажали [17] , по рукам не били мы с конетопскими, волос не чесали – а уды подносят? Видел бы я – такого бы леща сам отвесил, чтоб до завтра в голове звенело!
– Так на то и павечерницы – шутит молодежь, – вступились за своих конетопские.
– За такие шутки уши обрывают.
– Дальше-то что было? – спросил Деногость, конетопский старейшина, у Голованихи. – Дайте бабе толком рассказать!
17
Сажать на посад – основная часть свадебного обряда, соединяющего жениха с невестой.
Но Голованиха не хотела ничего рассказывать толком, а хотела, чтобы ее отпустили восвояси.
– Ну, девки смеяться стали, дескать, Нечай к Горыне сватается. Сейчас, дескать, она ему полное веретено напрядет…
– И что – она его этим удом по лбу не огрела? – спросил Будняк.
– Не было такого. Она ж… смирная.
В толпе опять зашумели. Все помнили, что «смирную» деву сюда привели за убийство, но если за поднесенный уд она в драку не полезла, тогда как же?
– А дальше что?
– Нечай стал отвечать, мол, не женюсь я на тебе, тебя мать от навцов родила… Тут она его взяла за ворот да из избы вон выкинула.
– Прямо так выкинула?
– Через дверь.
– И как же он убился?
На этот вопрос Голованиха не хотела отвечать, а вместо этого опять заплакала.
– Я вдова одинокая, ни детушек нету, ни брата, ни братанича, ни свекра, ни деверя, порадеть обо мне некому, все сама, все сама, и на реку по воду сама, и в лес по дрова сама, изломаешься вся, домой едва добредешь, а кто же знать мог, что такая беда приключится…
Устав от ее бормотания, Деногость и Почай позвали Хотима. Ему задавали почти те
Наконец дошло дело до Горыни. Когда она встала под дубом и положила руку на его холодную кору, у многих дрогнуло сердце: грустная девушка огромного роста казалась сродни дубу, такому же могучему и молчаливому, опоре земного мира, способному служить дорогой на тот свет.
– За что ты на парня-то осерчала? – спросил ее Почай. – Расскажи людям. Не бойся, говори как есть. Мы чай не волки, не съедим.
В голосе его прозвучало сочувствие – все уже поняли, как складывалось дело. Срамной уд парни заранее вырезали еще в дома, в Конетопе; первым это придумал не то Нечай, не то Светляк, этого и сам уцелевший шутник не помнил. Но людям уже стало ясно, что смирная девка разозлилась не без причины и паробки сами вздумали поиграть с огнем. «Был бы вместо нее парень, такой же здоровенный, хрена с два кто-то стал бы ему такие шутки шутить, – говорил Будняк. – Понимали б, что одним пальцем зашибет. А девка, думали, безответная… Привыкли над нею измываться-то…»
– Он мою мать поносил, – неохотно ответила Горыня; про уд ей не хотелось упоминать. – И меня.
– Как поносил?
– Что она… по жальнику гуляла и навца повстречала. И что это я виновата, что она родами умерла.
– И чего ты с ним сотворить хотела?
– Выкинуть его вон. Чтобы замолчал и мою мать не срамил понапрасну.
– Об корягу головой?
– Я не знала про корягу. Ее под снегом и видно не было.
Другие девушки насчет коряги ничего внятного сказать не могли: собирались уже в густых сумерках, и коряга никому на глаза не попалась.
– Это еще выспросить надо, кто парня научил про мою дочь болтать непотребное! – сердито встряла бабка Оздрава. – Уж сколько лет вракают про навца! Не ходила моя Медова на жальник, кроме Весенних Дедов или если помрет у нас кто!
– Так ваши же и вракали! – ответила ей сестра Нечаевой матери. – Ваши же и болтали, им, чай, лучше было знать!
– Был бы у меня зять побойчее, давно бы за бесчестье спросил с тех, кто эти враки вредоумные по свету разносил! А то трепали языками, вот и дотрепались до беды!
Вступили в спор и другие бабы, и Почай с трудом унял шум, отогнав лишних подальше.
Старики под дубом принялись совещаться.
– Вот что мы решили, – объявил Деногость, когда все уже порядком замерзли и мечтали поскорее домой, к теплой печке. – Головное дело случилось, хоть и без намерения. За отрока надо виры взять десять гривен серебра…
– Мать-земля! – не удержался от вопля Ракитан и вцепился в волосы под шапкой.
– Но раз уж парень сам был виноват, то уменьшить на треть, – утешил его Деногость. – Семь гривен взять. А не хочет Ракитан платить – изгнать из Лужской волости. Потому как иначе за нами право на месть покон оставляет…