В полярной ночи

Снегов Сергей Александрович

— Перед отправкой соберите кочегаров и прочий рабочий и командный состав на летучку.

Перегрузка закончилась на рассвете. В клубе поселка собрались командные составы пароходов «Ленин», «Колхозник» и барж, продолжавших путь на север. Пришло также много людей с пароходов и барж, выделенных Серовым. Совещание, открытое Сильченко, продолжалось всего несколько минут.

— Прежде всего я приношу сердечное спасибо командам пароходов «Чапаев» и «Таежный партизан», — сказал Сильченко, посматривая на красного, радостно улыбавшегося Михеева, сидевшего со своими людьми в углу зала. — Если бы не ваша самоотверженная помощь, нам

не удалось бы доставить — пока только сюда, в Медвежий, — столько тонн грузов, остро необходимых Ленинску. Но это только половина дела, может быть даже не самая трудная половина. — Он повернулся к сидевшим тесной кучкой кочегарам. — Большая будет радость в лагере врага, если мы не доберемся до Пинежа. Приближается зима, ее нельзя остановить… Нам остается одно — обогнать ее. Мы должны идти не только в неслыханно тяжелых условиях, мы должны идти с неслыханно высокой скоростью. Я хотел бы слышать ваше мнение по этому вопросу, товарищи кочегары.

В кучке кочегаров послышались приглушенные голоса. Кто-то настойчиво твердил:

— Бойко, отвечай! Скажи полковнику, Бойко! Не дрейфь, говори ото всех!

После минуты замешательства и споров поднялся невысокий пожилой человек со злыми, пронзительными глазами и сжатым ртом. Он посмотрел сперва на собрание, потом на Сильченко и сиплым, надорванным голосом заговорил:

— От имени всех машинистов и кочегаров заверяю командование, что кочегары и машинисты знают свой долг. За нас не беспокойтесь, товарищи. Пусть рулевые зады не греют и штурмана не ковыряют в носу, а мы не подкачаем. Берем обязательство держать пар на контрольной стрелке — и смерть фашистам! — крикнул он и взмахнул рукой, будто ударил кого-то по голове.

Выходя, Сильченко взял Дружина под руку.

— Кто этот кочегар, товарищ Дружин? Дружин рассмеялся:

— Что, удивила своеобразная речь? Бойко такие штуки может. Это бригадир кочегаров «Ленина». Характер у него тяжеловатый — он ведь и почище может пустить при всех словцо.

Караваны вышли еще до десяти часов утра. Так как баржи, идущие в Пинеж, имели большее водоизмещение, чем оставленные баржи Серова, то теперь, составленные в два каравана, они растягивались километра на два вместо прежних трех. Во главе первого каравана стоял «Ленин», второй тянул «Колхозник».

«Таежный партизан» и «Чапаев» протяжно гудели, провожая товарищей в арктический рейс, и «Ленин» отвечал им низким басом. Мимо прошли крутые берега Каруни и развернулся простор широко разлившегося Каралака. В лицо дул северный ветер. На якорных цепях, на плитах бортов нарастал плотный лед. Шлюпка, тянувшаяся за одной из барж, через несколько часов превратилась в бесформенную ледяную глыбу. Ее подняли на баржу, и она стояла там, тяжелая, уродливая.

По всей реке шло сало. Теперь это были уже не тонкие пластинки, свободно пропускавшие темный цвет воды, — это были большие блины льда. Непрозрачные, мутно-белые, они испятнали всю реку. Между ними, слегка подпрыгивая над водой, всплывала шуга.

— Обледеневаем, товарищ Дружин? — спросил Сильченко сошедшего вниз капитана.

— Пока ничего. Сейчас шуга идет вяло, а скорость у нас приличная, на борта льду особенно не налипнуть. Дальше, конечно, будет хуже.

— Этот лед не может попасть под винт?

— Все время попадает. Что винту сделается? Вдребезги раскалывает лед, только и всего.

Приняв в себя воды Каруни, Каралак раздался

так широко, что берега не подходили один к другому ближе чем на три километра. По всему было видно, что Полярный круг уже рядом: пропала сосна, реже попадалась ель, все больше и больше становилось лиственницы. Потом и этот лес стал редеть, все чаще прерывался болотными пустошами, деревья, низкорослые и кривые, лепились на южных склонах холмиков, в овражках и падях. За Полярным кругом густо пошел белый ползучий мох — отсюда до самого океана простиралась его страна.

Дружин не жалел угля — из трубы «Ленина» валил дым, светясь в темноте густо-вишневым сиянием.

Утром Сильченко, выйдя наружу, в первую минуту подумал, что река стала. Каралак был весь белый. Но тяжелое дрожание корпуса корабля и быстро проносившийся мимо близкий берег показывали, что караваны движутся с большой скоростью. Трубы «Ленина» по-прежнему извергали густой дым с искрами, а «Колхозник» временами совсем пропадал в дыму — Крылов честно равнялся на своего более могучего товарища.

— Полюбуйтесь, товарищ полковник, — сказал ходивший по мостику Дружин. Его лицо, красное от холода, было мрачно. — Вот это и есть настоящая шуга.

Вода кипела от множества комков льда, непрерывно выскакивавших из глубины. Комки сближались, срастались, превращались в большие комья, временами сталкивались и снова распадались на мелкие комочки. Наблюдая реку в течение получаса, можно было заметить, как постепенно густела и уплотнялась масса поднимавшегося на поверхность льда.

— Сколько градусов? — спросил Сильченко.

— Минус шесть. Ночью было четырнадцать, от этого и образовалась шуга. Вода слишком переохладилась. Если бы Каралак тек на юг, а не на север, мы давно вмерзли бы в лед.

— Нас спасает то, что Каралак замерзает раньше в низовье и с юга непрерывно наносится более теплая вода, — заметил Сильченко. — Каралак теснит и гонит назад распространяющийся по нему лед.

Дружин возразил:

— В данном случае нас спасает только то, что на рассвете мороз упал. Шести градусов слишком мало, чтобы сковать такую реку, как Каралак. — Дружин, помолчав, добавил очень серьезно: — Не буду скрывать, товарищ полковник, положение ухудшилось — нам еще два дня ходу.

«Ленин» продвигался вперед, разбрасывая корпусом шугу — комья льда метались и плясали в образованных им вихрях. Теперь за ним поднималась, расходясь от носа сторонами угла, не только мощная волна воды, но и волна шуги — позади парохода освобождался канал чистой, темной воды для барж.

Сильченко спустился в кочегарку. Полуголые кочегары перекидывали лопатами уголь из бункеров к топкам, другие ловко разбрасывали его тонким слоем на колосники и шуровали топки длинными ломами, Сильченко, спускаясь с последней ступеньки, нечаянно толкнул пробегавшего мимо него полуголого, как все, Бойко. Тот, сверкнув злыми глазами, закричал сердито:

— Уходи отсюда, начальник! Не путайся под ногами! И без тебя тошно — места нет повернуться.

— Я хотел поговорить с вами, — сказал Сильченко.

Но Бойко закричал еще сердитей:

— Нечего нам рассказывать! Сами все знаем! Не ты один сознательный! Видишь, двойная смена, каждый добровольно по две вахты отрабатывает. Уходи, уходи, тут агитировать нечего! Сказано — не подкачаем!

У Сильченко дрогнули губы, он схватил грязный, мокрый от пота локоть Бойко и крепко пожал его.