В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года
Шрифт:
– Будьте уверены, Лидия Сергеевна, разденем-разуем мы нашего голубчика. А если надо - умоем, подстрижем и побреем.
– И Александр, будто дамский угодник, слегка склонясь, распахнул дверь перед Лидией Сергеевной. Та мило улыбнулась и ушла.
– Элегантно спровадил!
– похвалил Казарян.
– Ты нас с собой берешь?
– Куда я от вас денусь?
На Каланчевской улице были через десять минут. Недовольный капитан принес им протоколы, отворил следственную комнатенку и спросил:
– Я вам нужен? А то у меня дела...
–
– поинтересовался Смирнов.
– Вчера я отдыхал после суток.
– Ну, тогда мы сами разберемся. Вы свободны.
Капитан удалился. Смирнов закурил, Ларионов устраивался за столом, а Казарян, не садясь, раскрыл папку. И ахнул:
– Алька!!!
– Что с Алькой?!
– заорал Александр.
– Да успокойтесь, с ним - ничего. А вот делов наделал. Читай. Казарян протянул папку Александру.
Тот сел на привинченный стул и приступил к чтению. Ларионов зевнул, смахнул со следовательского стола несуществующие крошки и шепотом (чтобы Смирнову не мешать) осведомился у Казаряна:
– Где этот-то, с "Вальтером"?
– Не "этот-то", Сережа, а Николай Самсонов по кличке Колхозник. И этот-то Колхозник - в больничке, сильно поврежден нашим с начальником другом. Повредил его Алик вчера вечером, и поэтому он тетушку свою сегодня не смог повидать.
– А Цыган почему на связь не вышел?
– Задай вопрос полегче.
Смирнов оторвался от чтения, закрыл папку, передал ее Ларионову и сказал Роману, подмигнув:
– Боевой у нас, Рома, дружок.
– Если наш дружок с испугу в полную силу бил, то я не завидую этим двоим.
– Казарян, увидев, что Ларионов отложил папку, спросил: - Что скажешь?
– Скажу, что бумаги надо читать внимательнее.
– Не понял.
– Цыган не пришел на связь потому, что оголец, сбежавший из трамвая, поднял атанду по малинам. Так-то, Роман Суренович.
– Одна из версий.
– Казарян не желал сдаваться без боя.
– Он прав, Рома, - подвел черту Смирнов.
– Поехали в больничку, бойцы.
Шофер "газика" дрых, уронив голову на баранку. Смирнов безжалостно растолкал его:
– Поехали.
– Куда?
– Большие Каменщики, четыре, - назвал адрес Смирнов, усаживаясь рядом с шофером. Шофер включил зажигание и бормотнул как бы про себя:
– Конспираторы! Большие Каменщики! Таганская тюрьма, так бы и сказали.
– Ты глубоко заблуждаешься, уважаемый виртуоз вождения, - вежливо поправил его с заднего сиденья Казарян, - Таганская тюрьма - это Большие Каменщики, дом два. А дом четыре - это таганская тюремная больница.
– Один ляд!
– решил шофер и резко тронул с места.
Дежурный врач достал из шкафа две папочки - медицинские дела полистал их, притормаживая на отдельных листах, и удивился, отложив дела в сторону:
– Он их что, копытом, что ли?!
– Он боксер, - пояснил Казарян.
– Разрядник?
– Мастер спорта.
– Худо, - огорчился врач.
–
– Кулак против пистолета - это превышение?
– засомневался Казарян.
– Это смотря какой кулак.
– И смотря какой пистолет, - добавил Казарян.
– Могу сообщить вам, что пистолет - офицерский "Вальтер", с помощью пули делающий в людях очень большие дырки.
– Хватит, - прекратил их препирательства Смирнов.
– Что с этими... Пострадавшими?
– У Самсонова раздроблена челюсть и повреждены шейные позвонки. У Француза (фамилия-то какая, прямо кличка!) сломана скульная кость. Вот что, оказывается, можно наделать голыми ручонками, - игрив был дежурный врач, развлекался как мог, коротая ночное время.
– Говорить могут?
– спросил Смирнов.
– Смотря кто.
– Самсонов в первую очередь.
– Этот вряд ли. Впрочем, пойдемте, я вам его покажу.
...Они прошли тюремным коридором, и надзиратель, гремя ключами, открыл больничную палату. Все как в обычной больнице, но воняло тюрьмой, ощутимо воняло.
– Ну, тут у вас и дух, девки...
– вспомнив "Петра Первого", процитировал из любимой книги Казарян.
– Это не у нас, это у них. Или у вас, - отпарировал врач.
Не забинтованы лишь глаза, но они были закрыты.
– Человек-невидимка, - сказал Ларионов.
– Когда заговорит?
– спросил Смирнов.
– Через две-три недели, не раньше.
– А Француз?
– Завтра можете допросить.
– Теперь вот что. Мне нужны одежда и обувь Самсонова.
– Тоже завтра. Старшина-кастелян будет к восьми часам утра.
...Делать больше в этой конторе было нечего, и они поехали на Петровку. В машине Казарян мерзко хихикнул.
– Хи-хи, - произнес он, - хи-хи.
– Жаль, что из больницы уехали, - заметил Ларионов. Можно было бы тебя сдать.
– Не та больница, Сергей, - ухмыльнулся Смирнов.
– Ему в Кащенко надо.
– Хи-хи, - не унимался Казарян.
– Хи-хи.
– Ты чего?
– уже обеспокоенно вопросил Ларионов.
– А ничего. Картины разные выдумываю, - ответил Казарян.
– Стилягу того из трамвая вспоминаю. Как он без лондонки остался. Единственный потерпевший.
– Хи-хи, - мрачно подытожил Смирнов.
Борода был поклонником многочисленных талантов Казаряна-старшего, а Романа, которого он знад с титешнего возраста, любил, как любят непутевых сыновей.
– Ромочка, запропал совсем, дурачок, - говорил Борода, нежно держа Романа за рукав и задумчиво разглядывая небритую (щетина у Казаряна по-армянски росла, с дьявольской скоростью) личность блудного сына.
– Работы много, Михаил Исаевич, грустно поведал Роман.
– Зачем тебе работа, Рома? Ты был замечательным бездельником, остроумным, обаятельным. И все тебя любили. А теперь что? Скучный, усталый, злой. Бросай работу, Рома, что это за работа - жуликов ловить!