В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего года
Шрифт:
Игра становилась скучной. Слишком легко Андрей заглотнул крючок. Алик смотрел на Яну и Виктора, не понимая, что они - муж и жена. Виктор блаженно разглядывал абажур - он уже был пьян. Яна не смотрела на него, не интересовалась им, не беспокоилась за него. Она с ожиданьем смотрела на Диму, который, трогая гитару, подбирался к песне.
– Я пойду, - сказал Алик и встал из-за стола. Еще было много водки, еще было десять часов вечера, еще были впереди разговоры и укромные минуты с Яной - всего этого было жалко, было жалко себя, но Алик еще раз сказал: - Я пойду.
И вышел в
Алик медленно одевался и слушал, как за близкой дверью Дима наконец запел: "Сегодня Сонечка справляет аманины". В комнате дружно рявкнули припев, дверь отворилась, и в коридор вышла Яна.
– Алик!
– позвала Яна. Ее слегка шатнуло. Она плотно прикрыла дверь и, вплотную подойдя к полупьяному Алику, внятно спросила: - Ты любишь меня, Алик?
Он обнял ее, ощутив где-то у солнечного сплетения ее упругие и мягкие груди, она нашла слабыми мягкими, готовыми на все губами его рот, и ему показалось, что он любит ее. Но сказать об этом вслух он не мог, не хотелось. Задохнувшись, Яна оторвалась от Алика, ударив его кулаком в грудь (больно), и сказала:
– Ты люби меня, Алик. А мне тебя любить грешно. Грешно. Грешно.
– И пошла в комнату.
Из раскрытой двери шибанул табачный дух. Войдя за ней в комнату уже в пальто, Алик отыскал на столе чистый стакан, наполнил его до краев и выпил. Водка долго ходила от кадыка к желудку, потом улеглась и произошел удар, которого он ожидал. Ноги-руки сделались податливыми посторонним влияниям, в ушах зашумело, мысли разбежались в разные стороны, и он оказался на воздухе. Чистый воздух тоже ударил по слабому месту - по голове.
Алик шел по пустынной и мокрой улице Чернышевского, с удовольствием ощущая, как ноги его, шагающие по лужам, уже промокли. Он бесконечно шел к Садовому кольцу, постоянно удивляясь, что во многих окнах небольших московских домов особенно ярко горит при дожде свет. Он поднимал к этим окнам лицо, умильно чувствуя, как капли дождя стучат по его щекам.
По еще не позднему Садовому кольцу шуршали машины и троллейбусы. Улица была похожа на Москву-реку. В ней отражались фонари, она блестела под фонарями. Переходить Садовое кольцо не хотелось. Не хотелось окунаться в Москву-реку. Алику становилось холодно. Трезвел.
И слава богу. У круглосуточно работающего продмага (людей в нем было немного) он пересек Садовую Черногрязскую и пошел Старой Басманной, ныне Карла Маркса улицей. Дождь поутих, а Алик протрезвел и с радостью стал узнавать свой путь. От церкви Никиты-великомученника, через Разгуляй, по еле заметному спуску - к Елоховскому собору, мимо Доброслободской, мимо МИСИ. Он теперь понял, куда идет. Он шел к трамвайной остановке у метро "Бауманская", чтобы на трамвае доехать до дома. И пешком, через железнодорожный переход у Спартаковской можно, но, трезвея, он уставал. Лучше трамваем.
У трамвайной остановки дождь опять припустил. Но, к счастью, уже скрежетал по Немецкой расплывчатый в дожде трамвай. Не тот, конечно, не к Сокольникам, а к Комсомольской площади, но не ждать же под ливнем. К
"Обилечивайтесь!" - тут же предложила пожилая кондукторша, и Алик, как говорится, обилетился. Кондукторша объявила: "Следующая - Девкины бани!" Объявила и не за веревку дернула, - на кнопку нажала. Технический прогресс. Алик стряхнул дождь с волос, с бровей (Был, пижон, без кепки) и уселся. Было где сесть, хотя народу довольно много: работяги с вечерней, железнодорожные пассажиры к поздним поездам на Казанский, Ярославский, Ленинградский вокзалы, продавщицы из только что закрывшихся магазинов. Трамвай постоял у светофора на Бакунинской и наконец тронулся.
– Девкины бани!
– выкрикнула кондукторша, и трамвай остановился. Никто не вышел, а вошли трое.
Один пробежал вагон и распахнул дверцу кабины вагоновожатого. Второй остался возле кондукторши и вытащил из кармана пистолет. Третий, совсем молоденький, спросил у того, что с пистолетом:
– Начинать?
– Подожди, - отчеканил тот, раскрыл кондукторскую сумку и выгреб из нее деньги. Те, что бумажками. Криком приказал дальнему, тому, что показывал нож вагоновожатому:
– Вели извозчику, чтобы без остановок до моста! И чтоб помедленней!
Трамвай неспешно покатил. Вооруженный пистолетом обратился к пассажирам:
– Гроши и рыжевье, кольца там, часики - огольцу сдавайте!
Молоденький пошел по рядам. Делать нечего - отдавали. Оголец злодействовал: обыскивал, если ему казалось, что не все выложили, покрикивал. С молодым пижоном поменялся кепками, ему водрузил на самые уши свою замызганную, а себе на голову возложил его новенькую лондонку.
Сейчас подойдет оголец и станет шарить у него в карманах, а он будет покорно сидеть, растопырясь, как на гинекологическом кресле. Прелестная картинка: чемпион Москвы по боксу на гинекологическом кресле. Главное пистолет, пистолет!
– А тебе, что, особое приглашение нужно?
– кинул ему оголец, румяный и нахальный от опасности малолетка.
– Пацан, может не надо?
– миролюбиво посомневался Алик.
– Ты что?!!
– заорал малец. Алик взял руки, которые уже лезли за пазуху, и вытянул их по предполагаемым швам огольцовых порток.
– Колян, он не дается!
– плачуще наябедничал оголец.
Не дойдя до них шага три, тот, что с пистолетом, остановился и скомандовал:
– А ну, вставай, фрей вонючий!
– И, поигрывая пистолетом, стал наблюдать, как встает Алик.
Алик встал, сделал шаг навстречу.
– Шманай его, живо!
– приказал главный огольцу.
Только сейчас, когда оголец еще за спиной. Падая вперед, он мгновенно подбил левой рукой пистолет вверх и правой нанес жесточайший удар главному в подбородок. И успел левой нанести прямой удар в челюсть еще не успевшему упасть грабителю.
Шарахнул выстрел, пуля ушла в потолок, и рука с пистолетом бессильно легла на пол. Алик ударил каблуком по запястью, носком неизвестно куда отшвырнул пистолет и развернулся. Он был уверен, что обработанный им уже не встанет.