В преддверии философии. Духовные искания древнего человека
Шрифт:
Ибо, несмотря на его праведность, его постигли жесточайшие беды:
Алю-болезнь, как одежда, тело мое покрыла, Сон, словно сети, меня опутал, Отверзты — да не видят — очи, Внимают — да не слышат — уши, Изнурение овладело плотью.Он стенает о том, что
Бич надо мною внушает мне ужас, Я воспален, пронзен я жалом, День напролет меня гонит гонитель, Не дает передышки мне ночью глубокой.Его
Все уже отступили от него как от мертвого и поступают соответственно:
Еще не засыпана моя могила, а они уж в добре моем рылись. Жив я еще, еще не умер, а они по мне прекратили плачи.Все его враги ликуют:
Зложелатель услышал — просиял ликом, У моей ненавистницы — просветлела печень.И вот возникает четко поставленная проблема: с человеком, который всю жизнь был праведником, силы, управляющие существованием, могут обойтись так, как если бы он был злейшим грешником. За свои благочестивые деяния он получил возмездие, полагающееся безбожникам; с ним обошлись как с тем, кто
Не склоняется ниц, не бьет поклоны, Чьи уста забыли мольбы и молитвы.Реальность этой проблемы нельзя оспаривать. В такой крайней форме случай праведного страдальца может быть редким, однако никто не может закрывать глаза на его общее значение.
Праведность, добронравная жизнь, не является гарантией здоровья и счастья. В самом деле, часто неправедная жизнь представляется лучшим путем к успеху.
Существует ли ответ? Наш текст дает два ответа: один — разуму, который решает интеллектуальную проблему, другой — сердцу, чувства которого были взбудоражены созерцанием зла, причиненного именно этому праведному страдальцу. Ответ разуму заключается в отрицании того, что людская шкала ценностей может быть применена к богам. Человек слишком мал, слишком ограничен в своем кругозоре, чтобы судить о вещах божественных. Он не имеет права противопоставлять свои человеческие ценности ценностям богов.
Но что мнится похвальным тебе, столь ли угодно богу? Что сердце твое отвращает — быть может, пред богом — благо? Разум божий в глубинах неба кто может постигнуть? Мысли божьи — что воды глубокие, кто может в них погрузиться?Человеческие суждения не могут быть истинными, ибо человек есть существо эфемерное; он не может быть дальновидным, его настроение постоянно изменяется, он не может достигнуть глубокого понимания того, что мотивирует поступки вневременных и вечных богов.
Кто вчера еще жив был, умирает сегодня. Неожиданно горе громит человека. Вот миг один — он поет-веселится, Еще мгновенье — он, плакальщик, плачет. Переменчиво настроенье людское, утром — одно, ввечеру — другое. Когда голодны, лежат, как трупы, Наелись — им мнится, равны они богу. Все ладно у них — твердят, что подымутся к небу, Беда приключилась — о мире подземном заводятся речи.Что же тогда есть суждение человеческое, которое он дерзает противопоставить суждению богов?
Однако, хотя это строгое поп licet [17] может удовлетворить разум, может показать, что поставленный вопрос недопустим, вряд ли оно может удовлетворить сердце. Взбудоражены глубокие чувства, выросло горестное ощущение злого. И вот в качестве ответа сердцу наша поэма выдвигает обязанность надеяться и верить. Праведный страдалец не брошен в своих страданиях. Когда всякая надежда пропала, приходит освобождение. В самый черный час боги смилостивились над страдальцем и обратились к нему, полные добра и света. Мардук вернул ему здоровье и достоинство, очистил его, и все вновь стало прекрасным. Таким образом, наша поэма поощряет доверие и надежду. Пути богов могут показаться людям неисповедимыми, но это потому, что у человека не хватает глубокого понимания того, что движет богами. И хотя человек может быть ввергнут в глубочайшее отчаяние, боги не оставляют его; он должен надеяться на их доброту и милость.
17
Не подобает (лат.) — Примеч. пер.
Хорошо известно, что по мере старения цивилизации ее основные ценности рискуют потерять свое значение для носителей этой культуры. Скептицизм, сомнение и безразличие начинают подтачивать духовную структуру цивилизации. Такой скептицизм по отношению ко всем ценностям, крайнее отрицание возможностей добронравной жизни начинают появляться в месопотамской цивилизации в I тысячелетии до н. э. Этот скептицизм нашел выражение в длинном диалоге между хозяином и его рабом; он известен как «Пессимистический диалог».
Схема диалога крайне проста. Хозяин объявляет рабу, что он намерен что-то сделать, а раб подбодряет его, перечисляя все приятные аспекты, сопровождающие намерение хозяина. Но тем временем хозяину уже надоела его затея, и он говорит, что он не будет делать того, что намеревался. Это тоже одобряется рабом, который перечисляет все отрицательные стороны задуманного дела. Таким способом все типичные занятия месопотамского вельможи взвешиваются и оказываются ущербными. Ничто, в сущности, не хорошо, ничто не стоит стараний, будь то искание милостей при дворе, радости стола, набеги на кочевников в пустыню, увлекательность жизни мятежника, начало судебного процесса или что бы там ни было. Мы процитируем несколько строф, сначала о любви:
— Раб, соглашайся со мною! — Да, господин мой, да! — Женщину я полюблю! — Полюби, господин, полюби! Любящий женщину позабудет печаль и невзгоды. — Нет, раб, о нет, я женщину не полюблю! — Не полюби, господин, не полюби! Женщина — яма, западня и ловушка, Женщина — острый кинжал, что горло мужчины пронзает.О благочестии:
— Раб, соглашайся со мною! — Да, господин мой, да! — Воды принеси мне скорей, омовение рук совершу и богу воздам жертву! — Воздай, господин, воздай! Воздающему жертву — сколь легко у него на сердце, Дает он заем за займам! — Нет, раб, о нет, не хочу воздавать я жертвы! — Не воздавай, господин, не воздавай! Пусть лучше бог твой побегает за тобою собакой, А то все командует: то «послужи», то «не проси», то хочет чего-то иного.