В прорыв идут штрафные батальоны

Балтус поспешил. Назвав Колычева товарищем капитаном, он тем самым дал понять, что вопрос с его реабилитацией можно считать решенным. Это дело времени: каких-нибудь полутора-двух недель, необходимых для совершения установленной процедуры формальностей в Военном совете фронта, куда командованием батальона направлялись представления на тех особо отличившихся в боях штрафников, кто, не будучи ранен, не пролив крови, тем не менее подпадал под определение

Процедура рассмотрения и утверждения представлений носила общепринятый протокольный характер с заранее предсказуемым результатом. Принимая решение, члены Военного совета, как правило, не вникали в подробности личных дел и боевых характеристик соискателей, каждого в отдельности, а «голосовали» список в целом. Так было до и после Сталинграда. Все, кого командование батальона представляло к снятию судимости и восстановлению в прежних правах, желанную свободу получали. Поэтому у Балтуса не было оснований сомневаться и беспокоиться за ожидаемый конечный результат.

Но на этот раз произошло непредвиденное. Безотказный канцелярский механизм дал сбой. Кому-то из членов Военного совета список из 81 человека — два полнокровных взвода — показался необоснованно завышенным. «Оправдывать штрафников целыми взводами — это уж слишком!» Вопрос вернули на доработку. После чего в списке осталось только 27 имен. Ровно треть от первоначально заявленного состава.

Последним пунктом решения командиру батальона майору Балтусу, заподозренному в излишней лояльности и примиренческих настроениях, идущих вразрез с действующим Положением о штрафных подразделениях, члены Военного совета указали на недопустимость подобных действий впредь. Это звучало как обвинение в недооценке и недопонимании всей полноты и сложности возложенной на него ответственности, ставило под сомнение соответствие его командирских морально-волевых качеств нормам строгой партийной требовательности и принципиальности. Военный совет усматривал шаткость в способности комбата успешно решать поставленную перед ним задачу.

Нельзя сказать, что Балтус остался глух к опасности предостережения, но больше его задело все-таки другое. То, что в списке двадцати семи счастливчиков не оказалось фамилии Колычева, которого он успел так неосторожно и опрометчиво обнадежить.

Несмотря на скупость внешних проявлений и кажущуюся замкнутость, выработанные в нем характером и условиями службы, Балтус крайне щепетильно и болезненно относился ко всему, что затрагивало его имя, могло хоть вскользь, ненароком, нанести ущерб репутации, выставить в глазах подчиненных человеком пустых дел и обещаний. Зная досконально «кухню» штабного делопроизводства, он предполагал, что «доработка вопроса» свелась к простейшей из возможных, чисто механической операции — усекновению. Список скорее всего был спущен до низового писарского стола и принят к исполнению рядовым штабного пера, который и произвел сию операцию, проведя ручкой, как скальпелем, чернильные вычерки-надрезы по заданной формуле «два к одному». Два вычерка — пропуск, два вычерка — пропуск.

Балтуса не поставили даже в известность, хотя должны были либо вернуть представления в штаб батальона для уточнения, либо привлечь к доработке с правом решающего голоса комбата. Но не сделали ни того, ни другого, чем еще сильней разожгли протестное негодование Балтуса: судьба людей была решена не им, комбатом, официальным полномочным лицом, кому по должности предоставлено было это право, а ничтожным безымянным канцелярским винтиком, который бесстрастным исполнительским росчерком пера поделил штрафников на правых и левых.

Балтус тяготился внезапно возникшей виной перед Колычевым и теперь, дожидаясь его прихода, продолжал досадовать на себя и раздражаться против подставивших его штабных крыс, как раздражался и досадовал всякий раз, когда случалось не по своей воле оказываться в неловком положении, за которое он считал себя менее всего ответственным.

В конце концов, не столь важно, кто из штрафников именно — Петров, Иванов, Сидоров, люди с ничего не говорящими для него фамилиями, — получил долгожданную свободу, а кто нет. Освобождения заслуживали все представленные. Но Колычев…

Колычева Балтус приметил еще тогда, по дороге на фронт, когда назначал его на должность командира взвода. Знакомясь с личными делами штрафников-офицеров, Балтус, это было его излюбленное занятие, проверял их известной екатерининской фразой «казнить нельзя помиловать», отыскивал и затем держал в поле зрения тех, истинная суть которых, по его мнению, соответствовала смысловому значению фразы с запятой на второй позиции…

Размышления Балтуса прервал негромкий стук в дверь.

— Войдите!

В дверном проеме возникла фигура Колычева. Переступив порог, Павел вытянулся в струнку и, вскинув руку к замызганной выцветшей пилотке, четко, по-уставному доложил:

— Гражданин майор, командир взвода штрафник Колычев по вашему приказанию прибыл.

Балтус приподнялся из-за стола навстречу, жестом руки указал на стоявший у противоположной стороны фабричный городской стул с высокой изогнутой спинкой.

— Присаживайся.

Павел послушно прошел к столу, опустился на указанное место.

— Догадываешься, зачем я тебя вызвал?

Павел неопределенно пожал плечами, отметив про себя, что разговор начинается на «ты», что само по себе уже было необычно.

Балтус, по-видимому, и не заботился его ответом.

— Давай-ка мы с тобой для начала побалуемся чайком. Без церемоний и субординации, — предложил он, прищурившись на Павла. — Хочешь крепкого, настоящего, грузинского?…

Говоря так, Балтус переместился к входной двери, высунулся в коридор, окликнул ординарца:

— Гатаулин! Пару стаканов чаю!

Все это время Колычев, борясь с нарастающим притоком внутренней нервной дрожи, чтобы не дать прорваться ей наружу, следил за комбатом, приходил во все большее замешательство, не в состоянии понять, что происходит, что предваряет собой странный загадочный прием, оказываемый ему грозным, не похожим на себя комбатом. Что таится за необычностью его поведения? Судя по благожелательному настрою Балтуса, готовиться следовало к чему-то приятному и волнительному, что, безусловно, подивит и порадует. Но к чему?