В прорыв идут штрафные батальоны
Шрифт:
— Тише ты! — зашипел, прянув от него вбок Кашира. — Залетный, веди. Сначала блиндаж, потом склад.
Теряя остатки выдержки, направились к блиндажу, в котором останавливались на ночлег шофера, если случалась неуправка в батальоне. Сюксяй, не осторожничая, толкнул дверь, включил фонарик В тот же миг из глубины помещения захлопали пистолетные выстрелы. Подломившись в пояснице, Сюксяй головой вперед полетел в проход. Идущий следом за ним Залетный метнулся к стене влево от входа, а державшийся начеку Канай со всего маха пластанулся
Потом, перекатившись бревном в правую от входа сторону, подхватился на ноги, рывком забросил тело на крышу блиндажа и уже оттуда, сверху, просунув ствол автомата в дверной проем, дал еще одну размашистую автоматную очередь.
Кашира, вжимаясь в землю, тоже посылает наугад несколько пуль из пистолета. Улучив момент, Залетный, толкнувшись с полусогнутых ног, низом, щучкой летит в проход. За ним, как только в рожке у Каная кончаются патроны, бросаются Соболь и Кашира.
Замешкавшийся Рубаяха успевает добежать до двери, но тут его настигает вой тревожной сирены, взметнувшийся над штабом. Там вспыхивают прожектора, раздаются крики команд.
— Атас! Легаши! — приникнув к косякам, кричит Рубаяха. — Рассыпайся! — И первым бросается наутек, в спасительную темь.
Последними выскальзывают из блиндажа, таща в руках объемистые вещмешки, Соболь и Кашира.
— Ротный, — просунув голову в дверь, сообщает Богданов, — опять этого раздолбая нет. Весь день где-то шляется. Как привели пополнение, так и пропал с концами. Отбой через пять минут.
— Здесь я, не волнуйся очень-то! — торжествует сзади Витькин голос. — Ну-ка пропусти, мне к ротному надо.
Как был в шинели нараспашку, в комнату вваливается благодушно настроенный Туманов. С ходу клюет носом в стоящие на печурке котелки.
— Ого, здесь супец кое-какой пропадает. Разрешите уничтожить?
— На здоровье. И ложись спать. С двух ноль-ноль заступишь на дежурство. Сменишь Тимчука.
— Есть в два ноль-ноль заступить на дежурство. — Витька торопливо доскребывает котелок, рукавом шинели вытирает мокрый рот. — Слышь, Паш, седня ночью заварушка будет. Нашенские Кешу Стоса убивать будут. Всей кодлой совет держали. Толковица у них была. Начисто замочить решили. Говорят, если его не замочить, он всех под справ пустит. Они все его ненавидят. Барыга сказал, что если кто на дело не пойдет — запросто перо в бок схлопотать может.
Павел рывком вскинулся на кровати, опустил ноги на пол.
— Что еще за Кеша Стос? Откуда такой взялся? От кого информация — выкладывай!
— Да видел ты его на площади. Седня с этапом пришел. Коротышка такой. Они говорят, маленький, но вонючий падла. Он, говорят, своих продал, и за это его из Сиблага отпустили. И дружки его, что с ним пришли, тоже суки продажные. Они ментам воровские хаты сдавали, и в лагере через них побег не удался.
— Что заваруха
— Мне Барыга, шестерка Сюксяя, по секрету шепнул. Сюксяй сказал, что у них рыжья, золота, значит, до хрена и что замочат их нынче точно обязательно.
Павел припомнил коротышку с массивным золотым крестом на бычьей шее, дружка его с двумя кольцами на левой руке. Похоже, правду говорит Туманов, и резня жуткая в ночь произойти может. Уточнил для верности:
— Одни наши к побоищу готовятся?
Витька руками замахал.
— Какой там наши! Там со всех рот урки сбегутся. Соберутся в кодлу и вместях в пятую роту двинут.
— На какой час сбор назначен и где собираться будут — не знаешь?
— Не знаю. Барыга ничего не сказал. Говорит, если вякнет и до Сюксяя дойдет — кранты ему. А может, врет и не знает ничего.
В любом случае надо меры принимать, задумался Павел, но как лучше поступить: доложиться комбату или в особый отдел к оперуполномоченному идти? У комбата он сегодня один раз уже прокололся. Двух проколов, если что, для одного дня многовато будет. К оперу, пожалуй, вернее будет. Двух зайцев убьет. Должок вроде за ним перед опером. Времени терять нельзя.
Подхватив с гвоздя на стене шинель, пилотку, быстро оделся. Богданову приказал оставаться на месте. Заспешил в штаб.
Пройдя метров сто, различил сзади торопливые, нагоняющие шаги. Рука потянулась к кобуре с пистолетом:
— Стой! Кто идет?
— Я, Паш, — отозвался голос Махтурова. — Подожди.
У Махтурова автомат на шее поперек груди висит, палец на спусковом крючке. Идет — сторожится.
— Ты как здесь очутился?
— Я как услышал, что заварушка ночью готовится, — сразу к тебе. Тебя нет. Тимчук говорит, минуты три как ушел. «Один?» — «Один».
«А Богданов с Тумановым какого черта в блиндаже валяются?» — «Приказал, чтобы оставались…»
— Ты-то чего переполошился?
— Зря ты один. Тут сейчас на кого угодно напороться можно.
Забота друга скользнула теплом по сердцу.
— Спасибо, Коль. Второпях не подумал.
— Примаков нынешних видел? Сено-солома. Хлебнем мы с ними горя.
— Какие есть. На то и мы с тобой в роте, чтобы солдат из них сделать.
— Легко сказать. А время у нас будет?
— Тоже вопрос.
— То-то и оно. А недопеченный хлеб — несъедобный…
За разговором не заметили, как дошли до блиндажа, где размещался отдел «Смерша».
— Стой! Кто идет? — остановил их оклик часового. Из темноты выступил солдат-автоматчик, прошелся лучом карманного фонаря по лицу и погонам Колычева.
— Командир второй роты старшина Колычев. Мне к оперуполномоченному надо.
— Нет старшего лейтенанта. В корпус уехали. И старшина с ним.
Видит бог, было желание. Не повезло. Придется все же Балтусу докладывать.