В прорыв идут штрафные батальоны
Шрифт:
— Приказ комбата: с сегодняшнего дня выставлять у каждой взводной землянки ночные посты с задачей предотвращения самовольных отлучек. Объявить всему личному составу, что самовольное оставление расположения роты хоть на час в ночное время будет расцениваться как дезертирство с отдачей виновного под суд трибунала. Незаконное хранение оружия считать подготовкой к террористическому акту против командования батальона. Обо всех нарушениях дисциплины за сутки утром докладывать мне. Персональную ответственность за исполнение настоящего приказа несете вы — командиры взводов.
Вопросов не последовало.
Едва закрылась за взводными дверь, как на пороге возник с докладом Богданов.
— Ваше приказание выполнено — привел всех четверых, — и обиженно: — Ротный, скажи ты этому сопляку, чтоб не выпендривался. Чё он нас на улице маринует. Я говорю: «В тамбуре подождем». А он не пускает, кочевряжится, гад такой. Сменится с поста, я ему точно уши пообобью. Ты же не мог такой приказ отдать, чтобы нас не пускать.
— Ладно, разберемся с Тумановым позже, — отмахнулся Павел. — Зови по одному. Первым — Титовца.
Титовец интересовал его больше других. Павел нарочно усадил его около окна и поразился: худой, изможденный и морщинистый — форменный дед. А ведь ему, судя по документам, и сорока лет нет. Для верности уточнил:
— Титовец Петр Ильич. Год рождения?
— Тысяча девятьсот пятый, гражданин командир роты. Осужден по статье пятьдесят восемь, сроком на восемь лет. Отбыл шесть с половиной.
— Ваше воинское звание?
— Посадили майором. Разжалован в рядовые.
— Награды имели?
— Да. Орден Красного Знамени. За бои с белокитайцами в двадцать девятом году.
— Вы сказали, что осуждены по пятьдесят восьмой статье и срок не отбыли?
— Так точно, гражданин командир роты.
— А как же вас с такой статьей освободили досрочно?
— Я и сам не знаю, гражданин старшина. Не брали раньше. А тут вызвали в ЦРГ и объявили, что направляют на фронт, в штрафной батальон.
— Может, приказ вышел, что с пятьдесят восьмой статьей тоже стало можно на фронт брать?
— Нет, не думаю. Нас из Воркуталага на фронт около четырехсот человек отправляли. Кроме себя, с пятьдесят восьмой статьей никого не знаю.
— Значит, повезло вам, Титовец. Видно, хлопотал за вас кто-то очень влиятельный.
— Некому, гражданин командир роты. Все, кто за меня мог поручиться, рядом со мной уголек рубали или в землю ушли. Жена и та в Караганде, тоже в лагере. Как член семьи изменника родины. А о брате вообще ничего не известно. Арестовали раньше меня, еще в июле тридцать шестого. И ни слуху ни духу.
Павел не стал уточнять, в чем конкретно обвинялся Титовец, спросил о службе в армии.
— Вы с какого года в армии?
— С двадцать седьмого, гражданин старшина.
— Где служили?
— На Дальнем Востоке. Все десять лет.
— Последняя должность?
— Зэк,
— Я вас об армии спрашиваю, Титовец, — сохраняя невозмутимость, продолжал спрашивать Павел.
— А кому теперь нужно, кем я был?
— Мне, как командиру роты.
— Ну вы же видели личное дело, там все записано — где родился, где крестился.
— И даже то, чего не делал и в мыслях никогда не держал, — выкатил пробный шар Павел.
Титовец удивленно приподнял брови.
— Командовал отдельным батальоном связи. Обеспечивал проводной связью штаб армии.
— У маршала Блюхера? — заинтересовался Павел.
— Не маршала, а изменника Родины и агента иностранной разведки, — блеклым голосом возразил Титовец, так что непонятно было, говорит он искренне или маскирует таким образом обиду за легендарного командарма.
— Если командование батальона доверит вам взвод, оправдаете доверие?
— Какой взвод? Кто мне его доверит? Я же вам говорю, что осужден за антиправительственную деятельность. Понимаете?
— У меня командир первого взвода идет под трибунал. Нужна замена. Вы подходите.
— Простите. Вы кто по званию?
— Капитан. Пехота.
— Не стоит, капитан. Пособничество врагу народа может для вас плохо кончиться. Зачем вам осложнять свою жизнь.
— И все-таки. Я докладывал о вас командиру батальона. Временно исполняющим обязанности — пойдете?
— Ну, если вопрос ставится таким образом — буду рад.
— Хорошо. Ровно через час встречаемся в первом взводе. Я вас представлю и введу в курс дела. Дел у нас невпроворот.
Вполне искренней и правдоподобной показалась Павлу и исповедь Закурдяева. Рассказал, что в сентябре сорок первого армия попала в окружение под Киевом. Приказ прорываться к своим. Мелкими группами. А ни гранат, ни патронов уже не осталось. С оружием и безоружные. Поначалу повезло. Километров на сорок от Днепра отошли, не встречая фашистов. Утром наведались в село с намерением подкрепиться чем можно. А немцы — вот они. Целая колонна автомашин с солдатами в село втянулась. Кинулись по хлевам кур ловить, яйца собирать. Там и троих красноармейцев с командиром прихватили. Вначале был лагерь под Дарницей, затем, месяца через три, уже зимой, в Днепропетровске оказался. Невероятная скученность, голод, холод валили людей валом. Штабеля из трупов стояли переметенные снегом.
— В определении по делу написано, что вы освобождены из лагеря самими фашистами. Не понимаю. Не слышал, чтобы немцы советских военнопленных из лагерей по доброй воле освобождали. Тем более командиров.
— Освобождали, только не всех. Однажды в лагерь какая-то комиссия прибыла, стали освобождать лиц украинской национальности. Я по-украински хорошо говорю. У меня дед с бабкой по материнской линии — переселенцы с Черниговщины. Документы у мертвого солдата взял. Да они тогда не особенно проверяли. Пленных девать некуда было. Работать устроился шофером при госпитале. Раненых фрицев с вокзала перевозил. Кормили сносно, курево вволю. За это и срок получил.