В прорыв идут штрафные батальоны
Шрифт:
— Век не забуду. В сорок первом чудом оттуда живым вырвался.
…Это было жуткое зрелище. Где-то под Столбцами, на переходе из одного лесного массива в другой, остатки тринадцатого мехкорпуса, в составе которого отходил от границы и старший лейтенант Колычев, настиг батальон легких немецких танков. Немцы не стреляли.
Изгаляясь, танкисты гонялись за мечущимися в панике по всему полю красноармейцами, вооруженными лишь винтовками и пистолетами, и давили их, объятых смертным ужасом, гусеницами. Нависнув броней над сшибленным, распростертым бойцом, танк, крутанувшись, как букашку
Павлу повезло. Сообразив, что танк в воду не полезет, он рванулся в сторону клочка камышовой заросли. С ходу влетел в какую-то заболоченную прогалину, забрался по шею в тину.
Около трехсот раздавленных, изувеченных тел осталось лежать на том кровавом поле под Столбцами.
Глава вторая
Ночью с северо-запада пришло первое, по-настоящему осеннее, холодное ненастье. Пошел дождь. Вначале крупный, сильный, с шумом и гулом обрушившийся на расположение батальона, потом — мелкий, накрапывающий, однообразный и никлый, как все скучные и нудные, затяжные осенние дожди.
Проснувшись, как обычно, около шести часов, Павел увидел в окошке вместо привычной сереющей рассветной мути черное провальное пятно ночной темени. Засомневавшись, чиркнул спичкой, высветил циферблат наручных часов: без четверти шесть. Как и должно быть. В семь — завтрак, а к его окончанию Павел намеревался быть в первом взводе у Сахно. Пообщаться с людьми, присмотреться, прочувствовать обстановку.
Помахав руками и поприседав для разогрева — помещение выстыло, пора было подумать об отоплении, — Павел побрился, привел в порядок обмундирование, собрал и поместил в полевую планшетку все газеты — на раскурку солдатам. Отдельно, чтобы не искать, положил свежий, четырехдневной давности, номер «Красной звезды» со сводкой Совинформбюро. Набил доверху, под завязку кисет махоркой. Что еще? Кажется, все.
Ровно в семь, отдав Тимчуку распоряжение заниматься вместе с Тумановым и Богдановым сооружением печного обогрева, вышел на улицу.
Дождь, по-видимому, зарядил надолго. Он то припускал рысисто, наверстывая упущенное, вспучивал и взбурливал клокотливые ручеистые потоки, стремящиеся вниз, к залуженным низинам и впадинам, то смирялся, переходил на крап, сыплясь сверху мелкой, изморосной взвесью.
Дорога раскисла, накатанные колеи осклизли, стали липкими и скользкими. Побалансировав некоторое время на разъезжающихся ногах, Павел свернул на травянистую обочину. Необходимость страховаться, удерживая равновесие, отпала, но идти легче не стало. Сапоги по щиколотку вязли в хлипком месиве, на каблуки и задники налипали комья грязи, освобождаясь от которых приходилось то и дело резко вздрыгивать ногами.
У входа в землянку как мог тщательней отскреб и отстукал подошвы об обломок бревна, отряхнул от воды набухшие, отяжелевшие полы плащ-палатки и, откинув висевшее на входе трофейное одеяло, шагнул внутрь.
Солдаты, рассевшись на нарах группами по пять-шесть человек скребли ложками по котелкам, оставили без внимания появление командира. Приняв рапорт дежурного, все же подал команду «Вольно!». Привыкая к полумраку двух коптюшек, поискал глазами Сахно. Но тот и сам уже поднимался с боковых нар ему навстречу.
Признав в троих штрафниках, в обособленном сообществе с которыми делил общий стол взводный, знакомые лица блатняков, по иерархическому воровскому установлению полуцветов — промежуточной прослойки блатного мира, чье достоинство выше и весомей рогатиков, сявок, работяг и прочей уголовной мелкоты, но не авторитетней Сюксяя и других воров в законе, Павел с трудом удержался, чтобы не вспыхнуть и не дать разыграться возмущенным чувствам. Самого Сюксяя, кстати, ни среди окружения Сахно, ни поблизости он не приметил.
От Сахно не ускользнула перемена в настрое и направлении мыслей ротного. Павел его реакцию тоже уловил. Оба понимали, что открыты и доступны друг другу в истинных суждениях.
— Автоматы получил? — подавляя неудовольствие, сдержанно поинтересовался Павел.
— Нет еще. После завтрака пошлю людей.
— Я же сказал, чтобы получили вчера.
— Получим. Что за дела. Сегодня и к изучению приступим.
— Срок — два дня. Проверю лично.
— Невелика премудрость. За два дня я из них вот таких автоматчиков сделаю, — Сахно показал большой палец. — На большой с покрышкой!
— Не забудь про список личного состава. Представить к четырнадцати ноль-ноль, — напомнил Павел.
Сахно расслышал в его голосе обидные, усмешливые нотки.
— Не заводись, ротный. Все будет чин чином.
— Ты не выполнил приказ, — жестко осадил его Павел и, отвернувшись, шагнул в проход. Больше говорить было не о чем.
Завтрак подходил к концу. Кое-где к потолку потянулись густые махорочные дымы.
Павел призвал солдат к вниманию.
— У кого есть вопросы, прошу подсаживаться поближе. А то и лиц в темноте не разглядишь.
— Нас, гражданин начальник уже глядели-переглядели и судьи, и прокуроры. И чтоб не забыть, фотки на память поснимали, — спрыгивая с нар в проход, с присущей блатнякам рисовкой отзывается высокий белобрысый детина с цыганской серьгой в ухе.
— Гражданин начальник! — перебивает его другой, сытый, басовитый голос, принадлежащий чернявому бритоголовому штрафнику в немецких сапогах с широкими голенищами. — У вас случаем не найдется листка бумажки для письма? А то вон Фомич, — тычет он пальцем в соседа, — жалобу на начальника Камлага написать хочет. Ему в нарсуде пятерик отдаленных табурей приписали, а начальник его своим произволом в штрафняк толкнул. Фомич хочет по закону свой срок на лесоповале оттянуть. Штрафняк ему не в цвет, в приговоре не записано…
Павел смерил обоих пристальным ироничным прищуром:
— Впредь попрошу обращаться строго по-уставному: гражданин командир роты или гражданин ротный. Это раз. Все ваши лагерные байки я знаю наперед. И все остальные сыты ими по горло. Это два. Вопросы задавать только по делу.
— А как насчет табачку, ротный? Бедуют мужики.
— Я всего лишь командир роты, нормы довольствия не устанавливаю. Своей властью могу подкинуть во взвод трофейный пулемет и пару ящиков гранат. А что касается табака… Если у кого после завтрака нечего закурить — смоли курачи.