В прошлом веке…

Дунаенко Александр Иванович

Чего я хотел? Чего ожидал от правопреемников Союза советских писателей? Кто для них я? — Выскочка из глубинки, взявший на себя смелость, нет — наглость назвать себя писателем!

Но — не понимать Венедикта Ерофеева?! Не слышать, не почувствовать его текстов?!

Человека. Личность.

Писателя, к имени которого прикасаться нельзя, не помыв прежде руки.

И ещё попытаться швырнуть камнем в его бессмертие?..

Они его физически ненавидят за гениальность.

За инакомыслие.

За то, что на его фоне их просто нет.

Гений и — злодейство?

Несколько лет назад на Прозе. ру была опубликована статья Натальи Воронцовой-Юрьевой о Марине Цветаевой — «Две темные луны. Цветаева. Версия». Как это на сайте водится, статью, пока на ней стояла свежая дата, прогрессивная общественность Прозы почитала, а потом, как это водится на сайте, переключилась на свеженькое. Я взял на себя смелость тоже добавить что-то и от себя к тому, о чём рассуждали и спорили читатели статьи. Но на мне, собственно, весь разговор и закончился. Потому что — кто же на Прозе читает произведения годичной давности? А тема, которую затронула Наталья Воронцова-Юрьева, срока давности не имеет. Гений и злодейство — несовместны. А, если их совместить — то что?.. Привожу отрывки из статьи Натальи Воронцовой-Юрьевой и свою часть рассуждений на эту тему.

Александръ Дунаенко.

«Про характер Цветаевой

говорили много — и многое. Про ее ранимость, гиперчувствительность, тонкость внутреннего строя, обнаженность чувств. И в основном все эти характеристики базируются исключительно на письмах Цветаевой, ее дневниках и творчестве. То есть на словах. Какова же она была в поступках?» «…Самое страшное, что я когда-либо читала в биографии Цветаевой, это ее отношение к своей второй дочери. Это были настолько нескрываемые факты, что даже самые благостные исследователи Цветаевой не могут их оправдать…» «…Анна Саакянц — об одном из тех писем Цветаевой, написанных ею в больницу П. Эфрону: „Это — не просто частное письмо, а литературное произведение. С годами в Цветаевой все усиливается это свойство — делать литературу из своей жизни, художественные произведения из писем, которые она будет писать с черновиками, как стихи и прозу“». «Делать литературу из своей жизни… Добавлю от себя существенную деталь — КРАСИВУЮ литературу. А какую красивую литературу можно было сделать из жизни слабого ненужного ребенка, которым нельзя похвастаться перед знакомыми?» «…приведу еще одну цитату из письма Цветаевой В.Розанову все того же, 1914-го, года: „Наказание — за что? Я ничего не делаю нарочно“». Лично я в этом сильно сомневаюсь. Я много думала, почему она покончила жизнь самоубийством? Устала? Выдохлась? Возможно. Но если попытаться разглядеть причину в некоем метафизическом смысле, то не в том ли суть, что «гений и злодейство несовместны»? И тут всегда остается только ждать, кто из этих двоих окажется сильней и перетянет этот, как она писала, «надрезанный канат» на себя. Я видела «злодеев», которые некогда были талантливы, — талант умер в них, но они сами живы. Цветаева — обратный случай. Разумеется, у нее бывали слабые стихи, но год от года, невзирая ни на что, ни на какие трагические повороты, ее гениальная сущность становилась только мощнее и крепче — и это невозможно отрицать. Канат лопнул. Гений Цветаевой победил. «Две темные луны. Цветаева. Версия.» Наталья Воронцова-Юрьева Кажется, у Саши Чёрного: У поэта умерла жена. Он погоревал, схоронил, потом пришёл домой и написал стихотворение: «У поэта умерла жена». Дословно не помню. Не исключено, что стихотворение получилось хорошим. Может, даже — гениальным. А поэт, с точки зрения нашей, человеческой, всё-таки, падла какая-то.

Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон, … …меж детей ничтожных мира, Быть может, всех ничтожней он. Пушкин

Вопрос, который Вы затронули, никогда не будет иметь однозначного ответа. Потому что правы те, кто считает, что гению, Юпитеру дозволено то, что для нас, простых смертных, грех и преступление. И правы те, которые никаким собранием сочинений не уравновесили бы на чаше весов слезу ребёнка. Да, Марина хитрая, коварная, расчётливо-хладнокровная. И письма она пишет, как дополнение к академическому собранию сочинений, и любит-не-любит — не поймёшь, зато стихи получаются замечательные. И не хозяйка она, и не мать. Жена ли? Я не знаю — если пройтись по художникам, музыкантам, поэтам, какой бы процент добродетелей удалось бы у них обнаружить? Кто кого сколько раз бросал? Был предателем? Еще, наверное, есть грех человечий, а есть смертный грех. Так вот, как мне кажется, творческая личность для человеческого греха легко уязвима, но не совершит греха смертного. А вообще безгрешный человек никогда не станет поэтом и не напишет музыки. Так уж устроено. Так для них предписано.

Зевес сегодня в гневе на Гермеса — В кузнечном деле ни бельмеса, Оказывается, он не понимал, Но, громовержец, ты же это знал!

Не знаю, к месту ли эти стихи Мандельштама, но я всегда вспоминаю их, когда Бог вдруг удивляется какому-нибудь человеческому проступку и насылает за это наказание. Ведь проступок-то был Им самим запрограммирован, Он знает всё наперёд! Не пропоёт петух, как отречёшься от Меня трижды. «Бог не может освободить от ответственности — он дает право выбора, и человек, сделав его, сам несет ответственность за свои предпочтения». Наталья Воронцова-Юрьева. — Нет, нет ни у кого возможности выбора. Иуда должен стать предателем, как бы он не любил Христа, а Христос должен умереть мучительной смертью. Если бы персонажи Священного Писания имели возможность выбора, рассыпался бы весь сценарий. У каждого есть возможность выбора, но куда, по какой дороге всё равно пойдёт человек — известно заранее. Поэтому и выбор-то этот выглядит, как насмешка: ну, что ж ты, мол, ведь была возможность пойти иным путём, а ты, сам зная, что это нехорошо, поддался-таки искушению! Да, поддался. Да, понимал. Предчувствовал, чем всё это может закончиться. И в пролёт не брошусь, и не выпью яда, и курок не смогу над виском нажать… Нажал курок. Потому что уже расписано всё, не отвертеться. Повесилась. Да. Почему ещё и это — страшный грех?

Спокойный ли, жестокий ли конец — По воле Божьей всё равно случится. Так велика ли разница в грехе накинуть петлю, рюмкой застрелиться? Чем лучше пьяница — самоубийцы?

Почему Довлатов, Даль, Высоцкий, каждый, поднося к губам смертельную свою рюмку, должны быть на Том Свете в отдельных от Марины палатах? Насколько сам убивает себя самоубийца? Что? Дьявол виноват? Нашептал, а Марина послушалась? А насколько он полномочен? Как Фрадков, на которого можно всё свалить, в случае неудачи? Не зря на голове у дьявола рога — он, при Господе Боге нашем, штатный Козёл Отпущения на все случаи жизни. Музыканты, художники, артисты, поэты — апостолы Божьи. Они заняты своеобразной культурно-просветительной работой. Рассказывая о Любви, они пробуждают в людях прекрасное. Не во всяком доме есть Библия, но все смотрят кино, слушают музыку. Из тех, кто хочет — те, кто могут — посещают театры. И подход-то к каждому индивидуальный, многоуровневый: кому Бродский, а кого и от группы «Руки вверх» пронизывает пароксизм счастья. И многим из нас знакомо чувство очищения, когда искусство заставляет заплакать, а то и разрыдаться… Такое, наверное, должно происходить и от молитвы, но через сколько поколений молитва снова станет для нас чем-то привычным, обязательным? Я не могу молиться, Мой разум гибельной отравой объят… «Тому, кому больше дано, с того не только больше спрашивается, но тому и больше позволено». Наталья Воронцова-Юрьева. — Потому и позволяют, чтобы потом больше спросить. Штука-то вот в чем: небеса, авансируя своим расположением, не рассказывают наперёд, чем всё это кончится. Поэт живёт предчувствиями. Он подозревает, что тут что-то неладно: все люди, как люди, а ему вдруг, ни с того ни с сего вдруг

дано право жечь сердца людей глаголом. Написать что-то такое, что будут собираться залы, стадионы, чтобы услышать его слова, покупать его книги, с благоговением произносить имя. Вдруг, ни с того ни с сего, отдельному смертному даётся, позволяется то, что доступно лишь Всевышнему. В конце концов, за радость написать несколько гениальных строчек, прочитать их первому встречному, которому это на хрен не надо, поэт и расплатится соразмерно своему дару. Он это чувствует, он думает об этом день и ночь. О том, что нужно будет как-то рассчитываться. Что это неминуемо. Как ни проси — пронеси мимо эту чашу, а её перед тобой поставят, и нужно будет испить её всю, до дна. Но процесс творчества обладает наркотическим свойством: он губителен и требует своей постоянной дозы признания. Вами восхищаются друзья? Сегодня этого достаточно. Завтра нужно, чтобы город. Послезавтра — мир. Доза должна возрастать. Вот я думаю — ведь в чём-то права читательница Клара Пеликан. Жизненные обстоятельства могут чудовищно исковеркать человека. Не будь в России войны, революции, так и писала бы Марина Ивановна свои гениальные стихи до глубокой старости, озолотила бы ими весь серебряный век. Ну, подумаешь — мужу рога, — с кем не бывает. Тем более, эпистолярные рога, рога в стихах — это почти безболезненно. Это экзальтированный Эфрон — На фронт! Под пули! Низшим чином! Потому что тоже был необыкновенным. А будь мужик попроще — ну, пожурил бы крепким русским словом, шлёпнул пару раз свою поэтессу — на том бы инцидент и закончился. Да, Мандельштам, в сравнении с Мариной Ивановной, почти святой. Не двуличничал. Будучи женатым, не писал параллельно стихов, с целью обольстить кого-либо на стороне. Детей в детский дом не сдавал. Но… Он же ещё и мужчина. Поэтому, просто многих пакостей он, в силу именно этого обстоятельства, и не мог натворить. У женщины и органов чувств больше, и болевой порог, по сравнению с мужчинами, заботливо сдвинут Создателем к нечувствительности. Да, так вот, о дозе, о признании. Мир перевернулся с ног на голову. Ни мамок, ни — нянек, ни паркетов с роялями, ни лебедей в пруду. Страну захлестнули хамство, мракобесие, жестокость, кровь. Кому вы нужны в этом новом мире со своими песнями? Высоцкого официально не признавали, но он был нужен. Он это знал. Его талант был созвучен времени. А звуки песен Марины принадлежали ушедшей эпохе и вечности. И опять о дозе, и, может быть, наконец, о «двух лунах»? Так вот. Если в жизни поэта обстоятельства не складываются таким образом, чтобы обеспечить «формат» его творчества необходимым «стройматериалом», он провоцирует окружающую среду на то, чтобы получать всё новую пищу для своих произведений. Может, в каком-то смысле он и маньяк. Потому что он не успокоится, пока не нагребёт кучу этого сора, из которого создаст потом свой удивительный шедевр. Курица, если ей недостаёт кальция, склёвывает яйца, чтобы нести яйца. Крольчиха, если её не напоить перед родами, может потом съесть своих детёнышей, ибо ей нужно сохранить себя, как продолжательницу рода. Да, наверное, женщина, которая пишет гениальные стихи, может позабыть о своих детях… Чтобы потом от этого страдать и писать стихи. «У поэта умерла жена…». Искусство всеядно. В определённых случаях, оно заставляет своих жрецов ли, слуг ли, идти на людоедство. Совместны ли гений и злодейство? Здесь — однозначно — нет. Всё дело в том, кому из нас дано право определить: да, вот это — злодейство, а это — так, проступок, простительный человечий грех. Отсюда и оправдание Марины, либо её осуждение. Стоило ли быть ей в жизни такой, какой она была, чтобы мы получили от неё такие стихи? Затеряйся все её письма, воспоминания современников, чтобы мы никогда не знали и не узнали о них, стало бы от этого иным наше к ней отношение? К её стихам? Какой в быту была Сафо? Чего натерпелись от неё близкие, пока она вытворяла свои стихи? Давно это было. И, по большому счёту, нам, читающим её строчки, наплевать, насколько она была добродетельной. Нам наплевать, какой ценой заплатила Марина Цветаева за своё собрание сочинений. Скажете — нет? Дайте ей хорошую, правильную жизнь, за которую не будет стыдно перед благодарными потомками, с условием, что имя Марина Цветаева будет вычеркнуто из литературы! Допустим, небеса кому-то из нас предоставили такую возможность. Вычеркнем, или оставим всё, как есть — пусть вешается? Боюсь, что и здесь ответ однозначен: — нет, не помилуют Марину Ивановну чувствительные любители прекрасного. Наташа, чтобы не металась, не раздваивалась между двумя лунами Марина Ивановна, Вы, будь такая гипотетическая возможность, неужто пожертвовали бы её стихами, чтобы выправить кусочек биографии?

Лев Толстой и кукуруза

«Все, что прежде казалось мне хорошим и высоким — почести, слава, образование, богатство, сложность и утонченность жизни, обстановки, пищи, одежды, приемов — все это стало для меня дурным и низким; — мужичество, неизвестность, бедность, грубость, простота обстановки, пищи, одежды, приемов — все это стало для меня хорошим и высоким…»

«Очиститесь сами, создайте из себя светильник христианской истины, докажите на себе возможность христианской, т. е. разумной и счастливой жизни при всех возможных условиях — и это будет наилучшим исповеданием веры, наилучшими „поступками“, которые просветят людей. А когда люди будут сильны верою, чисты, как голуби, и мудры, как змеи, — они без борьбы победят все внешние препятствия, и мир переделается».

Люди упорно не шли в открытое для них царство Божие на земле. Отказы от военной службы по религиозным мотивам оставались единичными явлениями. Смельчаки, решавшиеся на них, терпели величайшие муки. Толстовские земледельческие колонии одна за другой распадались.

Т. Полнер. «Лев Толстой и его жена»

В детстве сказки очень любил читать. А в них часто главный герой попадал в ситуацию, когда нужно пройти огонь, воду и медные трубы. Почти всегда герой всё это лихо преодолевал, но, случалось, когда последние медные трубы на пути его вставали, то он в них и застревал.

Медные трубы представлялись мне медными трубами: блестящие, круглые. И я никак не мог понять, почему это перелезть через эту кучу блестящего цветного лома герою так трудно. Почему он вдруг на этом, последнем рубеже терпел поражение. Ведь прямой опасности от них никакой: в них не утонешь, от них не сгоришь, даже не обожжёшься, если их никто не разогреет.

Героя оправдывало только то, что он дурачок. И потому в подробности я уже не вникал и этот сказочный абзац насчёт труб привычно пропускал.

Но вот стал взросленьким. И постепенно пришло прозрение: медные трубы — это обыкновенная слава. Вот — когда она обрушивается на человека, он этого не всегда может вынести. Мутится разум, подгибаются колени. И самые достойные, быть может, самые заслуженные, люди, начинают допускать внутри своих мозгов определённое искривление. Мозги перестают трезво, объективно оценивать значимость, масштабы своего носителя по отношению к окружающему миру. И начинает герой со своей мозговой травмой вести себя так, что со стороны у его почитателей это вызывает некоторое замешательство, смешки и даже отстранение…

Прочитал я книгу Т. Полнера «Лев Толстой и его жена». Помню я и «Зеркало русской революции» и «непротивление злу насилием» из школьных учебников, но вот никогда почему-то не задумывался над тем, что признанный в мире классик много своих сил и таланта употребил на всякую белиберду. Стал всех поучать, как жить, как переустроить весь мир. Взялся переписывать Евангелие. Ну, вот скучно ему стало: всё перечитал, все языки выучил, создал всякие бессмертные творения — чем ещё заняться? Конечно, тут и думать-то долго не надо, — Евангелие переписать!