В прятки с отчаянием
Шрифт:
Вообще, я и сам это знал, но был рад, что она решилась на откровенность. Это дает надежду, что она искренна в своем желании не выдавать нас. А то я уже начал было подумывать, не оставить ли ее на дереве привязанной, а самому быстренько смотаться… но отмел эту идею, как ставящую крест на моем продвижении к лидеру и во фракцию.
— Понятно. Ну что ж, если ты уже передохнула, может, мы дальше двинем?
Первые тридцать шагов Лусия мужественно отклоняя мою руку, продвигалась сама. Когда она в очередной раз чуть не грохнулась, пришлось абстрагироваться от ее свирепых взглядов и, устроив одну ее руку на
— Сильно нога болит? — спрашиваю ее, углядев кустарник, бутоны которого оказывают обезболивающее действие.
— Это я терпеть могу. А вот твое желание меня обжимать выносить совершенно невозможно!
— Хорошо, простите, леди, этого больше не повторится, — смеюсь я, сажая ее на пенек. — Сейчас все будет.
Нарвав ярко-красных цветов, нектар которых действует как обезболивающее, я принес их ей и с улыбкой до ушей протягиваю Лусии букет.
— Это что еще за хрень, — окончательно разозлилась она и губы у нее вытянулись дудочкой.
— Вот, захотелось сделать тебе приятное, — смех уже сдерживать получается с трудом и я рассмеялся, наблюдая за ее реакцией. — Не злись так, смотри, — я отрываю один бутон и слизываю выступивший сок. — Давай, приобщайся. Мало того, что он сладкий, он еще оказывает сильное анестетическое действие. Попробуй!
Лусия осторожно и очень недоверчиво рассматривая цветок, повторила мои действия с таким видом, будто я хочу ее отравить.
— А он точно не ядовитый? — тихо спросила она. — Я пока ничего не чувствую.
— Травить тебя мне нет никакого резона, поверь, куколка, — схамил я ей опять, потому что если честно, можно было бы уже и понять, вообще-то, что не собираюсь я ей причинять вреда. Просто тащить на себе ее злобненькую тушку порядком надоело.
Она фыркнула на «куколку», но нектар слизывает, и через несколько минут удивленно подняла на меня глаза.
— Вот твою мать, — ошарашенно произнесла она. — Не болит нога. Риз, а что это за цветок? Ты знаешь?
— Откуда бы? Я ведь в школах не обучен… — все еще вредничая, буркаю ей в ответ. — Но думаю, что, возможно, это какая-то мутация цветков мака, из которых раньше делали морфий, очень сильное обезболивающее. Только тогда он рос отдельными цветками, а теперь вот встречается в кустарниках…
— А это ты откуда знаешь? — с явным интересом спрашивает меня она.
— Вряд ли тебе будет интересно слушать эпопею о моем обучении. Ладно, если не болит больше, вставай и пошли, у нас сейчас трудный участок пути будет.
Уже совсем стемнело, когда мы добрались до расселины. Шли молча, каждый переваривая полученную информацию. Конечно, я и не думал, что она вдруг проникнется к кочевникам любовью, но мне всегда казалось, то, что я знаю о бесстрашных должно играть решающую роль — долг, честь, дружба, взаимопомощь, чувство локтя, одна кровь на двоих… То ли я неправильно их понял, то ли мои детские фантазии были слишком идеализированы…
Дорога все шла под уклон, идти становилось все легче, мы почти сбегали по склону. Я время от времени пристально
Достигнув расселины в скале, мы стали пробираться почти в кромешной темноте, которая становилась все гуще, по мере продвижения вглубь пещеры.
— Риз, ты уверен, что мы идем куда надо? — подала голос Лусия, и я понял, что она дальше от меня, чем я думал. Я вернулся и взял ее за руку, хоть первым ее порывом было выдернуть ладонь.
— Становится опасно, тут есть трещины, в которые можно провалиться, — на самом деле никаких трещин не было, просто я хотел, чтобы она шла рядом и не отставала. — По темноте нам идти недолго, я хорошо ориентируюсь здесь, не волнуйся. Жутковато, зато увидишь кое-что красивое.
Лусия засопела, и я не стал разбираться с чем на этот раз связано ее недовольство. Только сейчас я подумал, что переть ее в город было слишком опрометчиво, меня и так не особенно любят ни у кочевников, ни у стервятников, а приведя с собой бесстрашную, я совсем окажусь в опале и мои «братья» могут, вообще, отказаться мне помогать.
— Слушай, — я, наверное, резко слишком остановился, так, что она врезалась мне в бок. — Когда мы будем на месте, ты должна сделать вид, что ты одна из нас. Будем выдавать тебя за кочевника, и не проговорись, что ты бесстрашная. Ясно?
— Да уж ясно. Я последнее время только и делаю, что вру, я была бы отличной искренней.
— Чего? — в недоумении спрашиваю я ее, но в кромешной темноте я не могу разглядеть ее лица и по тону не понимаю, шутит она или злится.
— Ничего. Ты что о пяти фракциях не слышал?
— Знаю, конечно, но почему ты сказала, что врала как искренняя?
— Потому что искренние самые большие лгуны. А ты что, думал по-другому?
— Я, честно говоря, вообще об этом не думал. Видимо, придется задуматься.
— Боишься испортить отношения с родственниками? — с определенной долей ехидства вдруг спрашивает она. — Ты же все равно собрался уходить в общину и жить как бесстрашный. Тебе придется оставить их, более того, ты будешь охотиться на них и, скорее всего, тебя допросят под сывороткой правды, где они. И они должны будут стать твоими врагами. Ты уже придумал как с этим быть?
Вообще-то, она права, если бы я был просто кочевником и отчего-то вдруг захотел переходить к бесстрашным, наверное, так бы и было. Но вот вся проблема состоит в том, что если я ничего не предприму, не будет ни города, ни кочевников. И все то, что она говорит, станет совсем неактуальным. А потому, я не задумывался как я буду жить дальше, лишь бы все получилось. А задуматься стоило бы…
— И что, так поступают со всеми кочевниками, которые изъявили желание стать членами общины?
— За последние годы не было никого. А те, кто приходили раньше — ничего не сказали. Я думаю, они были дивергентами, и сыворотка правды не действовала на них, либо они были из тех, кто не знает о городе… Чаще всего бывших кочевников не допускают до боевых групп, они не в состоянии пройти инициацию достойно и отправляются на дальние рубежи для подсобных работ.