В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
Наследник ты полсветные державы
Младенец Александр! Как много пред тобой
Светил родных лучами славы
Осиявают путь земной!
– Осиявают?
– смеется папа.
– Так точно: оснявают. Затем, - продолжает Александр Степанович, - при самом рождении своем Александр Третий был назначен шефом Астраханского карабинерного полка, а самому полку было пожаловано отличие - носить вензель своего державного шефа офицерам - золотой, нижним чинам - из красного сукна. Вот как будто и все, что я могу сказать об Александре Третьем По крайней мере, такого,
– Но...
– Доктор Юндзилл смотрит на Александра Степановича с величайшим недоумением.
– Но ведь мы...мы хотели бы...
– Александр Степанович, - мягко говорит папа, - мы с доктором Юндзиллом хотели бы услышать от вас не о покойном Александре Третьем, а о новом царе Николае Втором.
Александр Степанович открывает под своим абажурчиком красные, воспаленные глаза и в упор смотрит на папу:
– Яков Ефимович! Если о царе, чей жизненный путь сегодня уже закончится, я могу сказать вам лишь так немного, то что же можно сообщить о царе, который сегодня только вылупляется из яйца, как цыпленок? Ничего... Имею честь кланяться.
И Александр Степанович быстро уходит. Он и всегда приходит и уходит неожиданно, сегодня он как то не по-обычному нервничает. А тут еще мама зовет всех чай пить.
– Простите... Тороплюсь по делу...
– И нет уже Александра Степановича.
Папа и доктор Юндзилл долго молчат Потом папа вдруг говорит:
– Что ж, дорогой коллега, подождем еще немного. Завтра, вероятно, будет обнародован манифест новою царя. А вдруг там будет что-нибудь неожиданное? Хорошее?
Доктор Юндзилл тяжело поднимается со стула, кладет свои могучие руки на папины плечи и говорит с хитрой улыбкой:
– Ой, Якубе, Якубе! Таким "веселеньким" голоском, как ты это сейчас сказал, - таким я разговариваю только с самыми безнадежными больными, которых я уже никак не надеюсь вы лечить!.. Ну что же, подождем царского манифеста...
Он уходит, папа провожает его в переднюю.
Возвратившись в кабинет, папа застает меня задумавшейся в уголке его дивана. Папа садится к письменному столу.
– Папа...
– говорю я.
– Я все знаю...
– Все?
– спрашивает папа с наигранным удивлением.
– Завидую тебе!
– Да, все.
– Какая осведомленность!
– балагурит папа.
– И какая скромность! "Знаю все"! Не больше и не меньше! Может, скажешь и мне?
– Пожауйста. Все волнуются из-за того, что новый царь. Какой он будет хороший, плохой? Так, папа?
– Так, - подтверждает папа очень серьезно.
– А еще что?
– А еще... вот тут я немножко не поняла... Все гадают: будет какая-то очень нужная вещь в манифесте или не будет?.. Чего это они ждут папа, а? Какая это у них желательная штучка?
– "Желательная штучка", - посмеивается папа.
– Видишь ли... как бы это
Я слезаю с дивана и с оскорбленным видом иду к двери.
– Ку у уда?
– кричит папа.
– Сию минуту подойти ко мне!
Я подхожу.
– Ты что это за фокусы показываешь?
– Никаких фокусов я не показываю!
– говорю я угрюмо.
– А только надо что-нибудь одно. Не хочешь сказать - ну, так и говори не скажу! И все. А ты начинаешь размазывать: "Видишь ли... собственно говоря... Как бы тебе сказать..." Можно подумать, мне пять лет!
– Да ведь трудно мне объяснить тебе это, тупица ты!
– Ах, я еще и тупица?
– Да постой ты, господи, неугомонная какая! Я обдумываю, как сказать это... Непонятное ведь оно для тебя!
– Если я не пойму, я скажу: объясни еще раз!
– Ну, и кроме того...
– Папа водит пальцем перед моим носом. Секретное ведь это!
– А когда я кому-нибудь твои секреты разбалтывала? Когда?
– наседаю я на папу.
– Даже Полю - нет! Даже Юльке - и то никогда ничего секретного не рассказывала! А ты говоришь...
– Ну ладно, слушай... А что ты, собственно, хочешь от меня узнать?
– Я хочу узнать, - говорю я упрямо, - что такое люди хотели бы прочитать в этом царском манифесте или как его там...
Папа отвечает, старательно подбирая слова, чтобы мне было понятнее:
– Вот... Люди хотели бы, чтобы царь написал так. "Государство у меня большое. Я один. Мне трудно все делать одному, все понимать, все знать, все уметь, обо всем заботиться. И вот я, царь, хочу, чтобы лучшие люди в государстве помогали мне править". Вот что люди хотели бы прочитать в царском манифесте. Поняла?
– Яков!
– говорит дедушка.
– Зачем ты говоришь ребенку такое?
– А что ж!
– говорю я.
– Что тут непонятного? И, по-моему, это все правильно!
Папа смотрит на меня - не пойму как: и любовно, и насмешливо, и грустно. Он прижимает мою голову к себе:
– Ох, Пуговица ты моя, Пуговица... К белью такие пуговицы пришивать... К штанишкам твоим - вот!..
– Отстранив меня от себя, папа смотрит мне в глаза и говорит, но уже словно не мне, а самому себе: - Подумать только! Даже детям понятно, дети считают правильным!..
– А взрослые как считают?
– Это мы с тобой прочитаем в манифесте... Только я - имей в виду!
– ни на что не надеюсь...
– Я тоже, - вздыхает дедушка.
– Что он сумасшедший, что ли, царь этот, чтоб самого себя урезывать? Не-е-ет! Он в свою власть зубами вцепится. Знаю я их, очень хорошо знаю!
Кого это дедушка так хорошо знает - царей, что ли? И откуда у него это редкостное знание, я не спрашиваю. Я целиком поглощена разговором папы с дедушкой. Это, собственно говоря, не разговор - каждый из собеседников говорит словно для самого себя. Но я все "наматываю на ус", потому что это имеет прямое отношение к тому, что будет в царском манифесте: призовет царь себе помощников из народа, чтобы помогали они ему получше управлять, или не призовет.