В Сахарне
Шрифт:
Субики слушали нас в университете, переписывали фамилии и доносили ректору,- который "по поводу неблагонамеренности" сносился с другими ведомствами,- по преимуществу внутренних дел. Так "писала губерния"...
Студенты были очень бедны, и томительно ждали стипендии или искали частных уроков. Они были в высшей степени неизобретательны, и к ним действительно применим стих, что, "кроме как тянуть Дубинушку,- они ничего не могут".
И никогда "всемогущий Плеве" не сказал Боголепову, а "всемогущий гр. Д. А. Толстой" не сказал московскому генерал-губернатору, добрейшему князю Владимиру Андреевичу Долгорукому, или ректору
– У вас студенты на лекции не ходят,- скучают; поют полную упреков Дубинушку. Послушайте, командируйте из них пятьдесят человек, они будут получать по 50 р. в месяц, "вместо стипендий", и я их отправлю в Людиново, на Мальцевские заводы (на границе Калужской и Орловской губерний) составить "Описание и историю стеклянного производства генерал-адъютанта Мальцева" 6,- с портретом основателя этого производства, генерала николаевских времен Мальцева, и с непременным сборником всех местных анекдотов и рассказов о нем, так как они все в высшей степени любопытны и похожи на сказку, былину и едва умещаются в историю. Это ведь местный Петр Великий, который даже во многом был удачнее того большого Петра Великого.
Другие 50 студентов будут у меня на Урале изучать чугуноплавильное и железоделательное производство на Урале,- Демидова.
Еще третьи пятьдесят - Строганова.
Еще пятьдесят - ткацкую мануфактуру Морозова.
И, наконец, в поучение покажем им и черное дело: как русские своими руками отдали нефть Нобелю, французам и Ротшильду;
ни кусочка не оставив себе и не передав русским".
Воображаю себе, как на этот добрый призыв министра отозвался бы мудрый Ник. Сав. Тихонравов, Влад. Андр. Долгоруков, а радостнее всех - студенты, изнывающие в безделье, безденежье и унизительном нищенстве ("стипендии"), гниющие в публичных домах и за отвратительным немецким пивным пойлом.
Проработав года три над книгами, в архивах заводов, в конторах заводов, на самих заводах, они вышли бы с совсем другим глазом на свет Божий:
– Какой же там, к черту, "Обломов" и "Обломовка": да этот генерал Мальцев в глухих лесах Калужской губернии создал под шумок почти Собственное Королевство, но не политическое, а - Промышленное Королевство. Со своими дорогами, со своей формой денег, которые принимались везде в уезде наряду и наравне с государственными "кредитками", со своими почти "верноподданными", подручными-министрами и т. д. и т. п. Он сделал все это на полвека раньше, чем появились Крупп в Германии и Нобель в Швеции. А его личная, человеческая, анекдотическая и романтическая, сторона так художественна и поэтична, что это ей-ей... одна из заметных страниц русской истории. Да даже и не одной русской, а общечеловеческой...
Знал ли об этом Гончаров, Гоголь? Что же такое их Обломов, Тентетников,- и "идеальные примеры купца Костонжогло и благодетельного помещика Муразова" 7, которым "в действительной жизни не было параллели, и они вывели воздушную мечту, чтобы увлечь ленивых русских в подражание" (resume критиков и историков литературы).
В этом отделе своем, довольно обширном, как русская литература была плоско глупа! Ударилась в грязь. Воистину "онанисты, занимавшиеся своим делом под одеялом", когда в комнате ходила красивая, тельная, полная жена и хозяйка дома, которую онанист-супруг даже не заметил.
Вот - литература.
Вот - действительность.
А еще туда же "претензии на реализм". Да вся наша литература "высосана из пальца", но русской земли и русской деятельности даже не заметила. И Островский, и Гончаров, и Гоголь. Все занимались любовью, барышнями и студентами. "Вязали бисерные кошельки",- как супруга Манилова,- когда вокруг были поля, мужики, стада, амбары и, словом, целая "экономия".
* * *
Несомненно, когда умер Рцы - нечто погасло на Руси...
Погасло - и свету стало меньше.
Вот все, что могу сказать о моем бедном друге.
Его почти никто не знал.
Тогда как "умер бы Родичев" - и только одной трещоткой меньше бы трещало на Руси.
И умерло бы семь профессоров Духовных академий - освободилось бы только семь штатных преподавательных мест в Духовном ведомстве.
И умер бы я?
Не знаю.
(22 мая),
* * *
Никто не смешает даже самый великолепный кумир с существом Божеским и божественною истиною.
Сицилианцы в Петербурге, стр. 230 8
... религия вечно томит душу; религия, судьба, наша маленькая и бедная судьба, горе ближних, страдание всех, искание защиты от этих страданий, искание помощи, искание "Живого в помощи Вышнего"...
Боже, Боже: когда лежишь в кровати ночью и нет никакого света, т. е. никакой осязательный предмет не мечется в глаза,- как хорошо это "нет", п. ч. Бог приходит во мгле и согревает душу даже до физического ощущения теплоты от Него,- и зовешь Его, и слышишь Его, и Он вечно тут,,.
Отчего же люди "не верят в Бога", когда это так ощутимо и всегда?..
Не от "кумиров" ли наших: взглянул на которые - знаешь, что это не "моя Судьба" и не "кто-то тут ночью возле тебя"...
Провидение...
Опять, глядя "на образ",- скажешь ли: "Он - мое Провидение"?
А ведь чувство Провидения почти главное в религии.
Посему, любя, и бесконечно любя, наши милые "образки", наши маленькие "иконки", и так любя зажигать перед ними свечи, вообще нимало их не отрицая и ничего тут не колебля, я спрашиваю себя: не был ли этот "византийский обычай" (собственно, икон нет в католичестве, где - лишь "не молитвенные" картины) - не был ли он причиною понижения в стране, в населении таких колоссально важных ощущений, как Провидение, Промысл, Судьба: без которых вообще какая же религия? И не оттого ли, едва в обществе (образованном) потерялась связь с "иконами",- потерялась и "с Богом связь" (religio), потерялась "верность постам" (очень у нас нужная и хорошая) - потерялась и "верность совести, долгу".
Вообще чрезвычайная осязательность и близость "божеского" - "вот у нас в углу стоит",- прекрасная и глубокомысленная в одном отношении, не была ли, однако, причиною страшного ослабления других отдаленных и громадных религиозных чувств, тоже важных, необходимых, "без которых нельзя жить и не хорошо жить".
Пусть подумают об этом мудрецы: Щербов, А. А. Альбова, Флоренский, Цветков, Андреев. Я не знаю, колеблюсь; спрашиваю, а не решаю.
(за корректурой "Сицилианцев в Петербурге",- о театре и "подобиях" у евреев. Вчера, в вагоне, смотрел, как татарин, наклонись к свету, читал утром свой Коран, или - молитвенник, вообще большого формата тетрадь толстую. Он ее читал громко, ни на кого - в купе II класса - не обращая внимания. Вот этого за всю жизнь я не видел у русских; никакой Рачинский и Новоселов этого не делают; т. е. не имеют этого усердия, этого сейчас и перед лицом всех людей смелого, не стесненного усердия). (Все мы "крестимся под полою".)