В семнадцать мальчишеских лет
Шрифт:
— Ясно, с ними нам не по пути. А как же быть? Ведь они все испачкают, испоганят.
— Верно судишь. Обыватели и после победы долго, очень долго будут путаться под ногами. Определенная часть общества во все времена приходила на готовенькое. Если говорить в мировом масштабе, так обывательщина — это неизбежное историческое явление. Так сказать, издержки общественной жизни.
— А мои ребята мечтают о мировой революции, в бой рвутся.
— У ребят души чистые. Но и они должны знать, что вогнать осиновый кол в могилу буржуазии — может быть, не самая трудная наша задача.
Удивительный человек Иван Васильевич! Каждый разговор с ним наталкивает Виктора на размышления, он пристальнее всматривается в окружающее и начинает замечать то, мимо чего вчера еще проходил бездумно.
— Ну что же, голубчик, начнем, пожалуй. — Ласковый голос Теплоухова вернул Виктора к действительности.
Он начал стаскивать тужурку: предстояла долгая ночная работа.
…На другой день Поля с ведерком — будто шла за кипятком — появилась на вокзале. Прошлась неторопко мимо часового, завернула за угол. Вроде никого. А сердце стучит, бьется, как птица в силках. Страшно!
Теплый платок, приспущенный до бровей, скрывает пугливый блеск все замечающих глаз. На худеньких плечах — потертая, видавшая виды телогрейка. Под ней — листовки. Поля уже подкинула больше десятка в солдатские теплушки. Листовки призывают солдат переходить на сторону красных, не верить Колчаку — душителю свободы.
Осталась одна листовка. Можно было и ее тем же манером отправить в солдатский эшелон. Но у Поли другой план.
Часовой по хрусткому снегу ушел в другой конец перрона. Поля шмыгнула в просторные сени деревянного дома, выдернула из-за пазухи листок и ловко прилепила его на дверь с облупившейся желтой краской над «Манифестом верховного».
Обратно не шла — летела, не чуя под собой ног.
Часа через два, когда листовку успели прочитать многие солдаты, ее обнаружил и начальник станционной комендатуры.
С лицом, посеревшим от злости, он стал соскабливать ее шашкой. Потом послал двух солдат за кипятком.
Солдаты, бородач и молоденький, усердно водили тряпицами по двери, стараясь, чтобы вода не попала на «Манифест». Несколько грязных капель, однако, упали на адмиральский лик.
— Давай, Васятка, соскоблим все. А то его благородие всыплет еще нам, — сказал бородач, и хитрая усмешка скользнула по лицу, скрылась в усах.
Молоденький пугливо глянул на бородача, скребнул в затылке, согласился:
— Давай, дядя Егор. Нешто можно его так, без последствиев оставлять…
И оба, покряхтывая от усердия, стали водить мокрыми тряпицами по торжественному лику «верховного».
Февральская сумятица
Шло заседание городского партийного подпольного комитета. На нем были представители механического завода, железнодорожного узла, металлургического завода — те, кто изо дня в день опытной рукой бесстрашно направлял разрушительную работу против врага. Только событие чрезвычайной важности вынудило их решиться на такой рискованный шаг.
Заседание комитета затягивалось. Горячились и, забывая об осторожности, громко спорили, как поступить с «верховным правителем», о скором приезде которого в Златоуст стало известно Теплоухову.
Вечерняя мгла застилала глаза, резкий ветер леденил лицо, пробирал до самых костей. Постукивая затвердевшими валенками, Виктор оглядывался по сторонам. Он уже второй час на посту, а из бани никто не вышел. Да и кто там находится — ему неизвестно. Просто Иван Васильевич сказал, что Виктор должен организовать надежную охрану, пока он будет беседовать с товарищами.
Ребята из боевой десятки Виктора перекрыли все подступы, взяли под контроль каждый угол и каждую тропку, ведущую к месту заседания. Ближайшим к Виктору на посту находился неизменный Колька Черных.
В небе загорались звезды, когда из бани одна за другой выскользнуло несколько теней.
После ухода товарищей Теплоухов вынул из кармана пальто револьвер, обернул его тряпицей, аккуратно перевязал дратвой и спрятал за печной трубой.
Виктору Иван Васильевич показался необычайно озабоченным, даже вроде удрученным. Теплоухов попросил прислать связного: есть срочное поручение.
Виктор понимающе кивнул.
На другой день Василий Волошин на глухом разъезде сел, как было условлено, в будку машиниста грузового состава, и тот благополучно доставил его в Уфу. Василий должен был передать сведения о численности войск в Златоусте, об укреплениях в городской черте и заручиться согласием на диверсию против Колчака, о скором прибытии которого на Урал стало известно златоустовцам.
…Младший наблюдатель давно околачивался вокруг Полиного дома, озяб до костей, хотел было покинуть свой пост, чтобы «пропустить для сугрева», но…
По крутому косогору к Полиному дому поднимался высокий, статный мужчина. На его лице тонкие усики, черная, аккуратно подстриженная бородка. Мужчина в добротном полупальто, кожаной шапке, уши которой, несмотря на мороз, отогнуты и связаны на макушке строченой тесьмой. В руках у мужчины — легкий кожаный чемоданчик.
Приезжий — не то молодой мещанин-ловкач, не то ухарь-купец, которому все трын-трава: и военное полуголодное время, и гарцующие кавалеристы, и глазеющие на него сопливые ребятишки в чиненых-перечиненых отцовских валенках.
Но Корнилия Жабина не обведешь вокруг пальца. Едва он увидел шагавшего ему навстречу человека, как сердце дрогнуло от предчувствия удачи.
Куда пойдет «бородач», как мысленно окрестил Жабин Волошина?
Между тем Волошин по-хозяйски шагнул к калитке, закрыл ее на щеколду. Минут через пять из нее вынырнула Поля в коротенькой телогрейке, в больших, не по ноге, серых валенках, до глаз закутанная платком. Зыркнула по сторонам, опрометью метнулась к железнодорожной станции.
И здесь Жабина осенило: «Да ведь это вроде Васька Волошин». Волошина он помнил с тех пор, как тот сломя голову бросился в марте семнадцатого к казармам разоружать стражников. Помнил, как он разгуливал по городу с винтовкой и красным бантом.