В семнадцать мальчишеских лет
Шрифт:
— Вот я тебя спрашиваю, как это мы при социализме будем жить? Нет, я все понимаю — равенство там, кто не работает, тот не ест. Я не об этом, тут для меня все, как на ладони. А вот, скажем, я захочу, чтоб книжный магазин открыли, а другой — выстроить общественную уборную из золота. Как нам быть, ведь — равенство, а?
— Читай больше, учись, — советовал Виктор. — А золото еще пригодится для других целей.
— Для каких это целей? — настораживался Василий.
— С буржуями торговать. Машины, станки покупать.
—
Виктор мягко улыбался, объяснял:
— Вот когда произойдет мировая революция, а она обязательно будет, тогда и будешь строить из золота, что тебе вздумается.
— Пожалуй, ты прав, — нехотя соглашался Волошин.
Не пришлось много учиться Василию Волошину. Стал он солдатом революции. Это он, Василий, когда уходили из Златоуста красногвардейцы, сказал: «Мы уходим ненадолго, но вернемся навсегда!»
Впереди показались бурые, обветренные бока Таганая. По-башкирски это, кажется, подставка для Луны. Он и впрямь уперся, этот Таганай, в самые облака. Древняя гора, в каждой складке которой можно надежно укрыться от любопытных глаз.
В бородатом, высоком человеке Виктор не сразу признал Василия. А тот облапил по-медвежьи, сдавил его в своих объятиях. Несколько минут друзья не находили, что сказать. Василий без всякой нужды теребил в руках измятую, в маслянистых пятнах кепчонку, радостно твердил:
— Вот, мать честная, и увиделись!
Василий загорел. Плечи под старенькой, застиранной гимнастеркой развернулись еще шире. Непривычной была только борода: она старила Василия.
— Не одичал здесь? — полюбопытствовал Виктор.
— Не говори, паря, одичал. Ботинки вот чуть не до бересты изодрал, камни кругом. Тошно мне. Наши бьются где-то, а я… Э-э, да о чем толковать! — Василий горестно махнул рукой. Потом, словно чего-то стесняясь, осторожно, пряча глаза, поинтересовался:
— Маманя как там, слышал? Сеструхи как?
— Живы-здоровы, — успокоил его Виктор, — мы им немного помогли деньгами. Сейчас всем нелегко живется.
Василий слушал внимательно. Иногда нагибался, сгребал в горсть мелкие камешки, перекатывал между ладонями, задумчиво разглядывал острые грани. Затем, неторопливо, по-одному, бросал, целясь в торчащий поблизости обгорелый пенек.
Виктор распорол подкладку, извлек оттуда и отдал Василию паспорт.
— Пойдешь через линию фронта на связь к своим. — Назвал пароль, сообщил адреса. — Уточни, кто посылал в Златоуст Наумку. Все запомнил? Передашь там: молодежь поголовно мобилизуют. Брата моего Федора тоже забрали. В Челябинск отправили, куда-то в технические войска.
— Вот гады, — пробормотал Василий и вдруг вскочил, сорвался на крик: — А что они, сукины дети, как цыплята, поддаются белякам? Лупить таких надо, чтобы знали, где служить!
— Под конвоем всех берут, — с болью вырвалось у Виктора. Он помолчал и сказал о задании Теплоухова: — Прорвешься к своим, обязательно передай: нужны пропагандистские материалы для иностранных солдат. Мы здесь пока сами действуем, но всей обстановки в республике точно не знаем. Остальное я тебе уже сказал.
Прощание было коротким. Василий чуть задержал руку Виктора в своей широкой ладони, попросил:
— Пришли мне какую-нибудь книжку. Про героев чтобы и о революции. Ладно?
— Куда же я тебе пришлю? — улыбнулся Виктор. Добавил: — Провожать не надо.
Спустившись, Виктор оглянулся. Василий стоял на уступе скалы. Высокий, крепкий. Солнце золотило его волосы, освещало всю его богатырскую стать, и сам он казался будто вырубленным из камня.
Тугой узел
Пот лил в три ручья, но Жабин, отдуваясь после крутых подъемов, семенил по тропе, не упуская из виду девчонку. «Откуда ее вынесло в такую жарищу? Может, остановить, заглянуть в корзинку?» И тут же усмехнулся про себя: «Не такая у тебя прыть, Корнилий. Рванет — и поминай, как звали. Спугнешь, а потом ищи-свищи».
Белый Полин платочек вынырнул из густых зарослей: девчонка повернула к станционному поселку. Не замечая «хвоста», Поля направилась на квартиру Юргут — там была явка, — чтобы передать документы. Скрылась за калиткой, а Жабин устроился на скамейке у ворот большого дома, наискосок от дома Юргут. Отдышавшись, забарабанил в окно незнакомого дома. Край занавески в окне приподнялся, оттуда выглянуло испуганное старушечье лицо.
— Подай водицы, хозяюшка, — как можно ласковее попросил Жабин.
— Проходи с богом, родимый. Глухая я… — прошамкала старуха и замахала руками.
— Ведьма полосатая, — процедил сквозь зубы Жабин и стал жестами показывать, что хочет пить.
Неподалеку, на другой стороне улицы, открылась калитка, и показалась Поля, довольная, сияющая. Миновала несколько кварталов — и опять в дом — теперь уже в свой. Жабин долго околачивался вокруг да около, но девчонка больше не показалась.
Вечером младший наблюдатель докладывал Феклистову. Тот вначале слушал небрежно и, словно таракан, пошевеливал усиками. Но когда Жабин назвал адрес Юргут, прапорщик насторожился: Наумка в своих донесениях называл тот же дом. Сам Наумка пока ничего не может уточнить: его, «связного большевиков из Уфы», подпольщики заперли у этого старого болвана Власова. Ну, погодите, голубчики!..
— Мелкая сошка, — лениво протянул прапорщик и левой рукой провел по надбровным дугам. На безымянном пальце тускло блеснуло широкое золотое кольцо, которое раньше Жабин не видел. «Хапнул где-то», — догадался младший наблюдатель.