В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
Шрифт:
С компасом и биноклем в руках я торопливо шагал прямо на восток, так как в этом направлении, скорее всего, можно было ожидать встретить реку. Скоро лагерь и верблюды исчезли за вершинами дюн. Одна муха, на которую я взирал с необычной благосклонностью, составляла мне компанию. Не будь ее, я был бы окончательно одинок среди этой могильной тишины, этого желтого моря с песчаными волнами-барханами, очертания которых сглаживались и редели по направлению к востоку. Более торжественного безмолвия и мира не могло царить даже в воскресный день на кладбище; для полного сходства с последним здесь недоставало только крестов.
Около полудня
Я прошел еще тысячу шагов и упал на вершине бархана. Хорошо было отдохнуть, тем более что на вершине бархана было прохладнее от ветра. Я впал в дремоту и забыл все злополучие нашего положения. Мне грезилось, что я отдыхаю на сочной лужайке в тени густолиственного серебристого тополя, листочки которого колеблются от легкого ветерка. Я слышал журчанье и плеск волн о берега; волны подкатывались к самым корням дерева; в ветвях его пела птица…
Это был чудный сон. Я бы хотел наслаждаться им подольше, он уносил меня далеко, далеко… Но глухой звон караванных колокольчиков разом пробудил меня к ужасной действительности. Я приподнялся и сел. Голова моя была словно налита свинцом, глаза слепило от горячего блеска желтого песку.
Верблюды подходили неровной заплетающейся поступью; глаза их были тусклы, взгляд покорно-равнодушен; они, казалось, уже и не помышляли больше о подножном корме; дышали они тяжело, и запах дыханья их был еще неприятнее обыкновенного. Пришло всего шесть верблюдов с Ислам-баем и Касимом; остальные двое людей остались с Бабой и Чонкарой, у которых ноги отказались служить еще в самом начале пути. Магомет-шах и Джол-чи должны были прийти на место стоянки после, глядя по тому, как позволит состояние больных верблюдов.
Теперь характер местности снова изменился. Между барханами там и сям пролегали плоские, ровные участки, покрытые мелким подвижным материалом, настоящей пылью, в которой ноги наши тонули, как в трясине, почему и приходилось тщательно избегать таких мест. Между двумя барханами мы наткнулись на крайне неожиданную находку: остатки скелета осла или, как полагали люди, дикой лошади. Сохранились только кости ног, белые, как снег, и настолько хрупкие, что рассыпались в прах при малейшем прикосновении. Копыта, сохранившиеся лучше всего, были слишком велики, чтобы принадлежать ослу, и слишком малы для обыкновенной лошади.
Зачем попало это животное в пустыню и как давно лежит оно здесь? Песок пустыни не давал на эти вопросы ответа. Пожалуй, скелет этот лежал тут тысячи лет, так как впоследствии я убедился, что мелкий сухой песок обладает несомненным свойством сохранять органические тела. Таким образом, нет ничего невероятного в том, что скелет этот был погребен под песком в течение веков и обнажен, вследствие передвижения барханов, только недавно.
Все изнемогали от усталости и жажды, а мы прошли еще только два с половиной километра. Привал сделали на небольшой твердой глинистой площадке. И здесь мы нашли диковинки: белые, хрупкие раковинки маленьких улиток, несколько мелких галек, из которых некоторые представлялись округленными и как бы полированными водой, кремней, обломок большой двустворчатой раковины и множество трубочек извести, подобных известковым осадкам, образующимся вокруг стебельков камыша.
Магомет-шах и Джолчи добрели до лагеря только в сумерки, усталые, истомившиеся от жажды, опираясь на посохи. Верблюдов они бросили на произвол судьбы, так как те отказались идти. Оживленные ночной прохладой животные, однако, дотащились до лагеря около полуночи.
В лагере в этот вечер царило необычайное оживление: в бинокль мы открыли, что к востоку барханы становятся все ниже; кроме того, около самого лагеря они имели уже только 10–15 метров высоты. Мы могли, следовательно, надеяться, что завтра, может быть, даже разобьем лагерь в лесах Хотан-дарьи! Эта радостная мысль оживила всех.
Моей палатки больше не разбивали. Нам надо было беречь свои силы. Все спали под открытым небом. Джолчи продолжал сторониться других и говорил, только когда к нему обращались с прямым вопросом. Вид у него был ехидный, и на душе становилось легче, когда он не попадался на глаза.
Чаще всего в течение дня слышалось слово «яман» (худо). Но иногда давал себя знать и юмор — юмор приговоренного к повешению, как говорится на Севере. Так, например, когда мы проходили по кремням, кто-то из людей советовал другим поискать золота. И вообще, как бы ни приходилось худо днем, все подбадривались, когда предстояло сделать привал: ночь с ее прохладой и отдыхом от трудов и разбитых надежд дня всегда была желанным другом, печалиться же о завтрашнем дне мало было толку.
Около шести часов вечера мне вдруг пришло в голову — не попробовать ли все-таки вырыть колодец? Ислам-бай и Касим изъявили живое сочувствие моему плану, и, пока первый готовил мне обед, второй немедленно взялся за дело. Он засучил рукава, поплевал на руки и принялся рыть кетменем, сартским заступом, сухую, скрипевшую под ударами глину, распевая песню.
Когда к нам присоединились и остальные двое людей, все трое стали рыть по очереди. Джолчи на мое обращение к нему презрительно рассмеялся и ответил, что, конечно, вода там внизу есть, но только на глубине 30 кулачей (саженей). Его, однако, пристыдили, и он принялся работать с тем большим рвением, что смешанная с песком глина стала на глубине одного метра сыроватой.
Это открытие оживило нас всех. Я наскоро проглотил свой обед и поспешил с Ислам-баем к колодцу. Теперь мы стали работать все пятеро. Касим рыл так, что заступ визжал. Скоро землекоп скрылся в яме с головой, и ему стало неудобно выбрасывать песок на поверхность. Привязали веревку к ручке ведра и спустили ведро в яму. Один из остальных подымал и опоражнивал ведро по мере надобности. По краям колодца образовался понемногу высокий вал из вырытого материала, и я старался разгрести его по поверхности, чтобы расчистить место пошире.
Песок, хотя и медленно, становился все сырее. Джолчи полагал, однако, что до воды было еще далеко. На глубине 2 метров вырытый материал оказывался уже настолько сырым, что из него можно было лепить колобки, и руки от прикосновения к нему становились влажными. Как приятно было прижаться к нему пылающим лбом!
Так прошло часа два. Люди устали. Пот катился по их обнаженным спинам. Они все чаще и чаще делали передышки и утоляли жажду глотком воды. В этот вечер мы пили, не мучась угрызениями совести, в надежде на колодец, который должен был пополнить наши пустые резервуары.