В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
Шрифт:
Известие, принесенное Магометом-шахом, произвело на меня удручающее впечатление. Это была моя вина, что погибали невинные животные; я нес ответственность за все ужасные мгновения, за все страдания и муки и людей и животных моего каравана! Я не присутствовал при оставлении первых верблюдов на произвол бездушной песчаной пустыни, но сцена эта стояла перед моими глазами, и я не мог отделаться от нее, она давила меня кошмаром по ночам, не давала спать.
Бабу Магомет-шах оставил уже лежащим, но черный верблюд еще держался на ослабевших ногах и, вытягивая голову с прорванными ноздрями, печально глядел блестящими глазами вслед уходившему каравану, который мало-помалу скрылся из вида. Я представлял себе, как Чон-кара затем медленно повернул голову к своему товарищу и улегся рядом с ним. Потом они, верно, вытянули шеи и легли головой на песок, полузакрыв глаза и тяжело дыша. Мало-помалу изнеможение все увеличивалось, и они легли на бок, вытянув ноги. Кровь обращалась в их жилах все медленнее и медленнее, смертный сон овладевал всеми членами… Может быть, им грезились чудные часы, проведенные в камышах около подошвы Мазар-тага! Промежутки между вздохами становились все продолжительнее, и наконец — дыханье прервалось совсем.
Баба, наверно, испустил дух первым, — он был слабее. Но как долго все-таки тянулась агония? Этого мы никогда не узнали. Я весь холодел от ужаса при мысли, что они, пожалуй, прожили еще долго и были заживо погребены смерчем, разразившимся через день. Теперь они спят вечным сном под движущимися могильными холмами пустыни.
Поздно вечером завидели мы на западе тяжелые дождевые тучи сине-стального цвета. Там была вода и жизнь — здесь жажда и смерть. Тучи росли и сгущались. Это зрелище точно гипнотизировало нас, приковав к себе все наше внимание. Надежда на дождь все росла. Мы выставили пустые резервуары, растянули на песке парусину от палатки, а люди приготовились схватиться за концы ее. Мы ждали дождя с минуты на минуту, но тучи понемногу уплыли к югу, не подарив нам ни капли.
Ислам-бай в последний раз испек для меня хлеба. Магомет-шах объявил, что мы стали жертвами злых духов пустыни, т.е. заколдованы и теперь уже не выберемся из пустыни. Ислам-бай с удивительным спокойствием, точно это было самым естественным делом в свете, заметил на это, что сперва падут один за другим верблюды, а потом уж и мы. Я возразил ему, что, напротив, уверен в нашем спасении.
Джолчи глумился над моим компасом, который-де водил нас за нос вокруг одного и того же места. По его мнению, какие бы концы мы ни проходили, все равно дальше не уйдем, а только задаром будем истощать силы — мы осуждены умереть через несколько дней от жажды.
28 апреля мы проснулись при сильном урагане. Желто-серые смерчи в дикой пляске взбирались на барханы, опрометью сбегали на подветренную сторону и продолжали там свой дикий танец. Атмосфера была до крайности насыщена пылью и песком; не видно было даже ближайших барханов. Сегодня действительно невозможно было руководиться солнцем: ни один луч на небосклоне не указывал его местонахождение. Это был самый ужасный песчаный ураган за все наше странствование по пустыне, один из тех «кара-буранов», которые превращают день в ночь.
Идти в этот день было очень трудно — не видно ни зги, неизвестно куда и идешь. Зато воздух был прохладен, и ветер помогал забывать жажду. Сегодня я, разумеется, не мог идти вперед — следы тотчас же заметало. Приходилось держаться вместе; потеряв других из виду, невозможно было бы дать знать о себе ни криком, ни ружейным выстрелом — шум урагана заглушал все звуки. Различать можно было только самого ближайшего из верблюдов, остальные исчезали в непроницаемой мгле. Лишь своеобразный свист и шум давали знать, что мимо несутся мириады песчинок. Может быть, этот-то шум и повлиял на фантазию Марко Поло, заставив его описывать ужасы великой пустыни таким образом: «Иногда голоса духов слышны и днем; время от времени раздаются точно звуки множества различных музыкальных инструментов, чаще всего звуки баранов. Поэтому путешественники обыкновенно держатся поближе друг к другу. Всем животным же вешают на шеи колокольчики, чтобы они не так легко отбились. Перед тем как расположиться на ночлег, ставят значок, указывающий направление завтрашнего пути. Таким образом переходят пустыню».
Мы как раз взбирались на вершину бархана, когда ураган налетел с удвоенной яростью. Джолчи вел умирающего верблюда в хвосте каравана. Восточный склон бархана спускался в долину, где песок на небольшом расстоянии образовывал ровную поверхность. Тут присоединился к нам запыхавшийся Джолчи, боявшийся потерять нас из виду. Верблюд же не осилил подъема, упал, не дойдя до вершины, сразу лег на бок, и нельзя было заставить его подняться.
Я скомандовал привал и послал двух людей поглядеть, что случилось с верблюдом; они на несколько минут скрылись в туман, но затем вернулись, говоря, что и следов наших уже не осталось и что они побоялись отбиться от каравана. Таким образом мы потеряли третьего члена нашего каравана.
Мало-помалу чувства наши притупились, и мы стали равнодушными к таким потерям. Дело шло теперь о спасении нашей собственной жизни! И, выступая в путь утром, я думал обыкновенно: чья-то очередь сегодня отправиться в последний путь?
В 6 часов мы, пройдя 20,6 километра, сделали привал. После краткого совещания мы решили бросить все, кроме самого необходимого, и я с Ислам-баем пересмотрел весь наш багаж. Запас провианта на 3 месяца: сахар, мука, мед, рис, картошка, разная зелень, макароны, консервы — все было разобрано и лишнее отложено в сторону. Отложили также несколько шуб, войлоков, подушек, книги, большой тюк с газетами, походную кухню, котел, фарфоровую посуду и многое другое.
Уложив все эти предметы в ящики, мы покрыли их циновками и поставили между двумя барханами; на ближайшей высокой вершине, видной издалека, водрузили шест, а к нему вместо флага привязали номер шведской газеты. Мы полагали вернуться сюда, если найдем воду, поэтому мы вечером нащепали из крышки одного из ящиков десятка два лучинок и к каждой прикрепили по номеру газеты, с тем чтобы втыкать их по дороге на вершинах барханов. Эти путевые знаки должны были указать нам путь обратно к лагерю № 17, где мы оставили наши ящики.
Запасаясь в путь консервами, я выбирал преимущественно содержащие влагу, вроде шампиньонов, омаров, сардин. Люди мои, убедившись, что в моих коробочках нет свиного мяса, охотно лакомились этими деликатесами. Остаток консервов и был взят нами из лагеря 17 и съеден в течение следующих дней.
Остаток воды, около двух литров, сохранялся в двух железных кувшинах. Последнюю пару железных резервуаров мы решили взять с собой на случай, если найдем воду. Верблюдов удовлетворили, пожертвовав еще одним седлом. Но они ели неохотно — у них пересохло в горле. Я в последний раз напился чаю и закусил основательной порцией консервов.
29 апреля. На восходе солнца мы выступили в путь с пятью верблюдами, которые еще держались на ногах. Ислам-бай грустно сообщил мне новость: один из железных кувшинов оказался пустым. Все подозревали Джолчи, который ночью ползал вокруг и рылся в темноте. Но доказать его виновности нельзя было.
Наши подозрения увеличились, когда он подполз ко мне, плача и жалуясь на боли в груди и в желудке. Мы полагали, что он притворяется. Но на мне лежало подавать добрый пример и поддерживать в других мужество, и я отдал ему половину своей порции. Затем мы потеряли его из вида, и только на следующее утро он опять присоединился к каравану.