В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
Шрифт:
Худо было лишь то, что я не захватил с собой китайского паспорта и раз чуть было не попал из-за этого в большую беду; но и это приключение окончилось благополучно. Составляя свой план, я и не помышлял, что нам придется прийти в столкновение с китайскими мандаринами.
Для моих вещей и инструментов понадобился один ягдан, для кухонных принадлежностей другой; кроме того, понадобилось несколько переметных сум для муки, хлеба, риса, сушеной зелени, макарон, котлов и кастрюль, сахару, чая, свечей, фонарей и пр. Наконец, мы взяли с собой шубы и большой спальный мешок из козьего меха, несколько войлоков, два топора, две лопаты, заступ, оружие и боевые припасы.
Такие предметы, как палатка и кровать, были сочтены излишней роскошью. Я спал, как и мои люди, в продолжение всего путешествия, завернувшись в шубы, прямо на земле, даже зимой при 22° мороза. В топливе не предвиделось недостатка, да и весна была не за горами.
Мой новый друг Лю-дарин полагал, что трех верблюдов было мало, и хотел на свой счет подкрепить караван еще двумя верблюдами и двумя людьми. Но я пуще всего-то и опасался обременить себя слишком большим караваном и постарался отговорить его. Лю-дарин удовлетворился тем, что отправился вперед нас в лежавшее на нашем пути селение Хазрет-Султан, где и велел разбить большую красную палатку. Внутри палатка была убрана на китайский манер стульями и столом и вся задрапирована красной материей.
На виду огромной массы народа мы побеседовали здесь часок, покурили, напились чаю и расстались. Я сел на своего верхового верблюда, и под звон колокольчиков мы продолжали путь к северу, следуя по левому берегу реки Юрун-каш. В течение четырех дней мы ехали по пустынным местам, прорезанным лесными участками, пока не добрались до Исламабада, последнего населенного пункта на этом берегу; здесь мы перебрались через реку по крепкому льду.
Мы шли обыкновенно не больше пяти-шести часов в день, чтобы не переутомить животных. Расположившись лагерем, мы принимались за обычные занятия: двое рыли колодец, двое других выкапывали корни тамариска для костра, Ислам-бай готовил мне обед, а Керим-Джан развьючивал и убирал верблюдов. Я сам усаживался в шубе и валенках на войлочном ковре и делал заметки, набрасывал эскизы, измерял углы падения барханов, высоту их, направление и пр., а затем направлялся к колодцу, который к тому времени почти всегда был уже вырыт.
Скоро мы привыкли распознавать, стоит копать на данном месте колодец или нет. Если поблизости растет свежий тамариск (юлгун) или тополь (тограк) и верхний слой чисто песчаный, влажный почти до самой поверхности, можно быть уверенным, что пресная вода покажется приблизительно на глубине двух метров. Мы только на таких местах и разбивали лагерь, поэтому к концу дневного перехода я всегда высылал вперед кого-нибудь из людей отыскать наиболее подходящее место для стоянки.
На гребне каждого перевала мы делали продолжительный привал, чтобы высмотреть, в каком направлении можно найти наиболее удобный путь. Если впереди виднелся тамариск, мы направлялись прямо к нему. Он то и дело нырял за барханами, но показывался опять. Часто он казался нам совсем близехонько, но добраться до него оказывалось не так-то скоро.
В одной впадине мы нашли два тополя с засохшими, истрескавшимися стволами; ветви, однако, еще жили и готовились покрыться почками, но, увы, не пришлось им дождаться этого, — наши верблюды и ослы общипали их с жадностью. Для животных переход этот был настоящим курсом голодовки; хорошо еще, что время как раз было такое, когда верблюды едят мало, но зато кипят задором и все рвутся в драку; через несколько дней пути они, однако, уходились и присмирели.
Около полудня мы достигли впадины, где кётек, т.е. мертвый лес, или высохшие деревья стали попадаться в изобилии. Низкие стволы и пни, серые, хрупкие, как стекло, перекоробившиеся ветви, корни, выбеленные солнцем, — вот все, что осталось от прежнего леса. Лес этот шел вдоль впадины по направлению с юга к северу и, без сомнения, отмечал пересохшее русло реки — ясное дело — Керии-дарьи. Как я уже имел случай отметить, восточно-туркестанские реки обыкновенно стремятся переместиться к востоку.
Живых тополей оставалось всего два-три; это были последние представители вымершего рода, оставленные лицом к лицу с все умерщвляющим песком, как бы брошенные товарищами, переместившимися вместе с рекой к востоку. Для нас эта полоса высохшего леса представляла большое значение, так как проводники наши хорошо знали, что старый город, который они называли Такла-макан, расположен около восточного края этой лесной полосы. Судя по поверхности почвы, они заявили, что мы уже недалеко от развалин, в чем убеждали нас и найденные глиняные черепки. Мы расположились на привал. Вырыв колодец и найдя воду, мы послали проводников отыскивать самые развалины.
24 января, оставив наш лагерь на месте, мы все отправились к развалинам с лопатами и топорами. Я ехал на своем славном верблюде. Ехать пришлось, впрочем, недалеко, развалины оказались совсем близко. Из всех урочищ Восточного Туркестана, где мне до сих пор пришлось побывать, ни одно не было похоже на этот оригинальный город, остатки которого лежали теперь перед нами. Обыкновенно местные развалины представляют остатки стен и башен из сырца или в лучшем случае из обожженного кирпича. Здесь же все дома были построены из дерева (тополя), и не было и следа каменных или глиняных построек.
Большинство жилищ представляло форму небольшого квадрата, заключенного внутри квадрата побольше, или прямоугольников, разделенных переборками на несколько небольших помещений. От них остались лишь столбы в два-три метра высоты, с заостренными верхушками, истрескавшиеся, изъеденные ветром и песком, твердые, но тем не менее хрупкие, как стекло, и разлетающиеся в дребезги от удара.
Таких остатков домов насчитывались здесь сотни. Из расположения их нельзя, однако, было вывести заключение о плане города или определить улицы, базары или открытые площади. Причиной то, что весь город целиком, занимающий обширную площадь в три-четыре километра в поперечнике, погребен под высокими барханами. Лишь остатки тех домов, которые были расположены на возвышенностях первоначальной поверхности или приходились теперь во впадинах между барханами, высовываются из песка.
Пытаться отрыть что-нибудь из-под сухого песку — безнадежный труд. Песок тотчас же осыпается назад и снова заполняет копаемую яму. Надо снести целиком весь бархан, чтобы обнажить то, что скрывается под ним, а это не по силам человеческим. Лишь бураны способны кое-что сделать. Мне, однако, посчастливилось наткнуться на такие находки, которые помогли мне составить понятие относительно общего характера древнего города.