В сердце Азии. Памир — Тибет — Восточный Туркестан. Путешествие в 1893–1897 годах
Шрифт:
Пастухи рассказывали, что дикий верблюд мгновенно замечает отверстие в носовом хряще, а также палочку и веревку, посредством которых управляют домашними верблюдами. Дикий верблюд сразу угадывает также, что домашний родственник его носит вьюки — будь то мука, мясо, шерсть или тому подобное, — по сплюснутым горбам.
Старик Магомет-бай, последний пастух, которого мы встретили по течению Керии-дарьи, знал повадки своих диких соседей так же хорошо, как повадки своих овец. Его маленький агыл, с населением из 10 человек, питался в течение зимних месяцев главным образом мясом диких верблюдов. Так, в нынешний год он застрелил трех верблюдов.
Ружье у него было такое, что попадать из него можно было лишь в 50 шагах, и он поэтому забирался в засаду, становясь против ветра, и терпеливо поджидал верблюда. Если же верблюд завидит врага, то пускается прочь галопом, и догнать его нечего и думать, так как он бежит, не останавливаясь, дня два.
В прошлом году Магомет-баю удалось поймать недельного детеныша, который всю весну и лето пасся на свободе вместе с овцами и скоро стал совсем ручным. К сожалению, он недолго пожил.
Дикий верблюд легко становится ручным. Зато, с другой стороны, и домашние верблюды тоже удивительно быстро дичают и забывают, что они рабы человека. Когда мой караван в прошлом году погиб в пустыне, один из верблюдов спасся, убежав в лес на берегу Хотан-дарьи, и я уже упоминал, как трудно было охотнику поймать одичавшее в течение двух недель животное, убегавшее со всех ног при его приближении.
Вообще домашний верблюд злонравен и далеко не кроток. Его никогда не удается приручить так, как лошадь. Вздумаешь потрепать его по ребрам, он того и гляди лягнет тебя, начнешь гладить по голове, он сердито кричит и плюется. Один мой верховой верблюд составлял исключение из общего правила. Мы с ним очень сдружились. Но он знал, что я никогда не прибью его, не дерну за веревку, продетую в носовой хрящ.
Относительно дикого верблюда мы узнали еще, что он держится в самом сердце пустыни и в хорошо знакомых ему впадинах, кое-где поросших кустами тамариска и тополями. Летом обильная водой река течет далеко за пределы последних людских поселений. Дикие верблюды время от времени и ходят тогда стадами к реке напиться и хорошенько попировать в камышах. Зимой же дикий верблюд вовсе не пьет, как уверял меня Магомет-бай.
Дикий верблюд боится леса и никогда не забирается в чащу, где нельзя видеть во все стороны и где ему нет простора разбежаться, спасаясь от нападения. Он любит открытые песчаные пространства, и если домашнего верблюда зовут «кораблем пустыни», то дикого можно уподобить «летучему голландцу», который «носится, носится и никогда не тонет» даже в этих ужасных областях, где домашний «корабль пустыни» терпит крушение.
От керии-дарьинских пастухов я слышал такую легенду о происхождении дикого верблюда. Аллах послал на землю одного из небесных духов, превратив его в дервиша и велев ему отправиться к Хазрет-Ибрагиму (патриарху Аврааму) и попросить у того часть его домашних животных. В течение 20 дней Авраам ежедневно давал бедному дервишу по тысяче голов скота; в первый день — овец, на второй — коз, потом яков, лошадей, верблюдов и т.д. Аллах спросил затем дервиша, исполнил ли Авраам его просьбу, и узнал, что Авраам отдал весь свой скот и сам стал бедняком. Тогда Аллах повелел дервишу вернуть Аврааму всех животных. Но Авраам отказался, говоря, что не берет обратно того, что раздал. Дервиш передал Аллаху ответ Авраама, и Аллах повелел дервишу выпустить всех животных на волю и предоставил каждому желающему право ловить и убивать их. Овцы превратились в архаров, козы в диких коз, кийков и маралов, яки убежали в горы и одичали, лошади стали куланами, а верблюды ушли в пустыню.
11 февраля мы шли по переходной области, где русло реки становилось все менее заметным, лес понемногу редел, кусты тамариска попадались все реже, а песок становился все толще, но еще не особенно затруднял наш путь. Следы диких верблюдов попадались теперь в таком изобилии, что мы уже не обращали на них внимания.
Под вечер достигли мы области, где старое русло стало опять заметнее, а кусты тамариска многочисленнее. Вдруг Касим, который с ружьем на плече всегда шел впереди, чтобы высматривать удобные переходы, остановился как вкопанный, съежился, как кошка, подал нам знак не трогаться с места и, словно пантера, бесшумно шмыгнул в кусты тамариска.
Тут и мы все увидели в расстоянии шагов двухсот стадо диких верблюдов. Бинокль у меня, по обыкновению, был под руками, и я отлично мог проследить всю сцену охоты. Касим был вооружен своим примитивным кремневым ружьем, а Ислам-бай, последовавший за ним, русской берданкой.
Когда раздался выстрел Касима, верблюды вздрогнули, внимательно смотрели в течение нескольких секунд в нашу сторону, потом круто повернули и пустились к северу, но не особенно быстро, вероятно еще не вполне придя в себя от удивления или не понимая хорошенько, в чем дело. И тот верблюд, в которого стрелял Касим, потрусил рысцой, но тяжело и медленно, так что мы настигли его почти в ту же минуту, как он упал. Он еще дышал, но удар ножа в горло сразу прервал его агонию.
Что было лихорадочного оживления, болтовни и возни в этот вечер! Мы ведь почти уже потеряли надежду даже увидать дикого верблюда, и вот он лежал перед нами — чуть было не сказал: живехоньким!
Приступили к разглядыванью и исследованью животного. Оно оказалось самцом, лет двенадцати, и той же величины, как и наши верблюды. Но шерсть на нем, исключая нижней стороны шеи, макушки, горбов и наружной стороны лопаток, была короткая, и в сравнении с нашими верблюдами он смотрелся голым. Длина его от верхней губы, вдоль туловища и до хвоста равнялась 3,3 метра; обхват (между горбами) 2,14 метра. Подошвы передних ног имели 21 сантиметр ширины и 22 сантиметра длины, мозоли на них были жестче и менее стерты, чем у наших верблюдов. Копыта тоже были длиннее и более похожи на загнутые когти, так что следы, оставляемые ими на песке, выходили резче, нежели оставляемые нашими верблюдами. Верхняя губа была не так сильно раздвоена и короче, нижняя не отвисала. Горбы были меньших размеров и правильной формы, образуя прямо торчащие конусы, тогда как у домашних верблюдов вследствие ношения тяжестей и жировых наростов они свешиваются на стороны. Убитый верблюд был красновато-бурой масти, несколько светлее, чем у домашних. Шерсть была замечательно тонкая, мягкая и без всяких изъянов.
Солнце опускалось все ниже, и вечерняя свежесть становилась все ощутительнее. «Надо спасти шкуру», — объявил я. Но Ислам основательно заметил, что она составит еще целый верблюжий вьюк, а как раз теперь-то меньше всего и следовало обременять верблюдов — нам предстоял переход через песчаное море, и надо было еще захватить с собой запас воды. Минутному колебанию был положен конец, когда Касим, застреливший верблюда, решительно объявил, что шкуру надо взять, хоть бы ему самому пришлось нести ее на плечах.
Закипела работа. Ислам и Ахмет принялись снимать шкуру, Касим стал копать колодец, а Керим-Джан устраивать лагерь и развьючивать верблюдов, которых на эту ночь оставили связанными из опасения, чтобы они не вздумали отправиться в пустыню разыскивать своих диких родственников. Я занялся приготовлением себе ужина, а затем принялся за свой дневник.
Поздно вечером все снова собрались вокруг костра. Шкура оказалась такой тяжелой, что трое людей еле доволокли ее до лагеря. С головы и с ног шкура, впрочем, еще не была снята, и работа продолжалась при свете костра. Но не скоро-то удалось закончить ее и расстелить всю шкуру целиком на песке. Шкуру посыпали теплым песком, который в течение ночи несколько раз заменяли новым. Песок впитывал в себя влажность, и шкура к утру значительно убавилась в весе.
Рытье колодца, напротив, дало менее утешительные результаты. Касим рыл неутомимо, но и на глубине 3,2 метра песок оказался лишь чуть сыроватым, и он бросил попытки. Мы положили остаться на этом месте весь следующий день: опыт научил нас, что пускаться в глубь пустыни без достаточного запаса воды — значит, идти на гибель. У нас решено было идти к северу лишь до тех пор, пока в запасе будет вода, во всяком случае, не идти, не находя воды, долее одного дня. В таком случае возвращение наше было обеспечено. Но, конечно, перспектива вернуться назад по тому же пути была нам очень не по вкусу.