В сердце тьмы
Шрифт:
— Чушь! — ответил Ситтас весело. — Я совсем не реакционер. Я просто ленив. Я ненавижу все новые идеи потому, что обычно от меня требуются какие-то действия. В то время, как это…
Он широко улыбнулся крестьянским гренадерам. Некоторые неуверенно улыбнулись в ответ. Однако большинство стояли, уставившись на нового командира. На невысокую женщину с пикантными формами. Мужчины смотрели округлившимися глазами. У жен глаза практически вылезали из орбит.
— Наслаждайся, девочка, развлекайся, — тихо сказал Ситтас. — Я лучше вернусь к своим обычным занятиям, где я не особо перенапрягаюсь. Я могу вести катафрактов в атаку и во сне.
Ситтас отвернулся к склонился к Феодоре.
— Я думаю, нам следует назвать их Когортой Феодоры, — объявил он.
— Это прекрасная идея, — согласилась императрица. — Прекрасная.
Этим вечером, когда старейшины деревни собрались в большом зале усадьбы, где чувствовали себя неуютно, то дали ясно понять, что совсем не считают ситуацию прекрасной.
Совсем нет. Ничто в этой ситуации.
Они не возражали против названия. Название с их точки зрения роли не играло.
Они возражали против всего остального.
— Кто будет обрабатывать землю, когда мужчины уедут? — стонал один. — Деревенские жители начнут голодать.
— Не начнут, — заявила Феодора. Она возвышалась над небольшой толпой старейшин. С большими усилиями ее трон перенесли внутрь здания. — Они совсем не будут голодать. Как раз наоборот. Каждый гренадер из Когорты Феодоры станет получать ежегодное жалованье в двадцать номисматов. Я также предоставлю десять дополнительных номисматов в год на оборудование и форму. Жены — помощницы — будут получать половину этого.
Стоявшие за спинами старейшин представители молодых гренадеров и их жены возбужденно стали переговариваться. Ежегодный доход из двадцати номисматов — это был греческий термин, обозначающий солид — в два раза превышал доход от хозяйства сирийского крестьянина. Причем процветающего хозяйства. Десяти дополнительных солидов более чем достаточно, чтобы обеспечить солдата необходимым обмундированием. Если включить сюда еще и жалованье жен, то каждая крестьянская семья, включенная в Когорту, на самом деле только что утроила свой годовой доход.
Старейшины потрепали бороды, подсчитывая.
— А что с детьми? — спросил один.
Заговорила Антонина.
— Дети будут сопровождать саму Когорту. Императрица также согласилась обеспечить наем всех слуг, которые потребуются.
Объявление принесло еще один благодарственный шум от гренадеров. И в особенности от их жен.
— Конечно, во время сражения дети будут оставаться позади, в безопасном лагере.
— Какое же это безопасное место, если их разобьют? — указал один из старейшин.
Наконец один из стоявших позади гренадеров потерял терпение.
— Сами деревни не будут в безопасности, если мы потерпим поражение! — рявкнул он. Его товарищи согласно заворчали. Как и их жены.
Старейшины потрепали бороды. Подсчитывая.
Попробовали новый подход.
— Неподобающе, чтобы командовала женщина, — старейшина, который произнес эти слова, гневно посмотрел на крестьянских жен. — Девчонки начнут воображать, — предсказал он.
Чтобы подтвердить его предположения, жены разочарованно посмотрели на него. К еще большей его досаде. Их мужья рассмеялись.
Вы видите? — пожаловался он — Они уже…
Императрица уже собралась его оборвать, но ее перебил другой голос:
— Да будьте вы прокляты, сатанинские дураки!
Вся толпа была ошарашена и замолчала, услышав этот голос.
— У него это очень хорошо получается, не так ли? — пробормотал Антоний Александрийский.
Обладатель голоса вошел в зал из боковой двери.
Старейшины отпрянули назад. Молодые гренадеры за их спинами и их жены склонили головы. Даже Феодора, сидя на высоком троне, поняла, что ей тяжело не склониться перед этой фигурой.
Ястреб. Пустынная хищная птица.
Михаил Македонский подошел и уставился в лицо жалующегося старейшины.
— Значит, ты мудрее Христа? — спросил он. — Более уверен в воле Бога, чем Его Сын?
Старейшина затрясся от страха. И это неудивительно. На участках сирийской сельской местности, где в основном жили монофизиты, постановления православных советов ничего не значили. Здесь даже презрительно смотрели на щипцы и инструменты инквизиции. Но никто не насмехался над святыми людьми. Монахи-аскеты, живущие в пустыне, в глазах простых людей являлись истинными святыми, служителями Бога. Говорили голосом самого Бога.
Михаилу. Македонскому стоило только сказать слово, и жители его же деревни закидают старейшину камнями.
Когда. Михаил наконец отвел безжалостный взгляд, старейшина чуть не потерял сознание от облегчения.
Теперь его товарищи отпрянули от взгляда хищника.
— Вы на самом краю ада, — объявил Михаил. Тихо, но его слова достигли всех уголков зала. — Молчите.
Он повернулся и посмотрел на гренадеров и их жен.
— Я благословляю этих молодых людей, — объявил он. — И так же благословляю их жен. В особенности их жен, поскольку они только что доказали, что являются самыми преданными из женщин.
Он опять гневно посмотрел на старейшин. И добавил каменным тоном:
— Так вы и сообщите людям. Во всех деревнях. Публично.
Головы старейшин затряслись, как поплавки в раскачиваемом корыте.
— Вы также объявите и кое-что еще, — приказал он. Теперь монах смотрел на императрицу и стоявшую рядом с ней Антонину. Он пал ниц. За его спиной крестьяне резко вдохнули воздух.
— Боже праведный, — прошептал Антоний Александрийский в ухо Антонине. — Он никогда в жизни этого не делал. — Епископ сам едва не хватал ртом воздух. — Именно поэтому он отказывался от всех многочисленных приглашений в Константинополь. Ему пришлось бы пасть ниц перед императором или открыто восстать.