В сетях инстинктов
Шрифт:
Доктору Георгию Бонго было сорок два года.
Ее руки постепенно расслаблялись, и она перевернула их, мягко скрестив пальцы без напряженности.
– Когда мне было девять лет, - тихо сказала она, - У меня была кукла Барби. Мой отец был подарил ее мне на день рождения. Я предполагаю, что она была дорогой, хотя в тот момент я не думала об этом. Но я хорошо помню ее особенности, детали, яркие черты ее лица. Она была белокурой, также, как и я. Тогда я думала, что она была самой красивой вещью в мире. Самой красивой.
Тон ее голоса заставил доктора Бонго сосредоточить внимание на ее лице. Она обладала образцовой красотой, устойчивой линией подбородка с высокими скулами
Бонго находил ее столь привлекательной, что он был счастлив видеть ее, пусть она приезжает только, чтобы лечь на кушетку в тишине, и пробыть свыше часа в комнате, залитой прибрежным солнцем. Фактически, этот сценарий он закрепил в своем воображении: у психоаналитика есть красивая клиентка, которая приезжает к нему пять раа в неделю, чтобы не столько рассказать о своих страхах и неприятностях, чобы их проанализировать и объяснить, но скорее разделить ее молчание и тайны, и через них, возможно, разделить и ее некоторые мифы. Объект психоанализа в этот момент становится аналитиком, а аналитик, соответственно, объектом психоанализа. Психоаналитик не помогает женщине воссоздать себя через эмблемы ее собственных слов, а скорее она воссоздает его через мудрое сострадание ее молчания.
Но она действительно говорила, и сейчас, впервые за более чем сорок часов консультации, она упомянула предмет из своего детство. За эти годы он услышал истории детства многих женщин. Не у многих оно было счастливое. В конце концов, они прибыли к нему, потому что у них были проблемы, и многие их проблемы таились в детстве. Возможно, самая угнетающая действительность, с которой он должен был бороться в своей профессии, была банальность проблем его клиентов. За эти годы он рассматривал сотни на сотни жалоб, те же самые жалобы снова и снова и снова: алкоголь и злоупотребление наркотиками; основанные на беспокойстве проблемы- боязни и разнообразные неврозы; расстройства настроения - Георгий иногда думал, что он мог сделать шикарную карьеру на одних только депрессиях - фобии; психогенные беспорядки - анорексия, булимия, язвы; множество сексуальных дисфункций ..., Но они не были проблемами, они были только признаками. Их причина была чем-то еще, чем-то более сложным, чем признаки, более травмирующие. Как ни в чем не подозревающая женщина, изучающая двухстороннее зеркало, клиент видит только свое собственное отражение, свою собственную боль, и обвиняет только себя во всем, что он видит. Это была роль доктора Бонго, чтобы сломать зеркало и показать ситуацию с другой стороны. Это не была роль, которой он всегда наслаждался, и при этом он не был всегда успешен.
– Фактически, я получила куклу, когда мне было семь лет, сказала Марина.
– родители только что развелись.
Доктор Бонго проверил, горит ли крошечная красная лампочка, обозначавшая запись, на своем магнитофоне, стоявшем в углу комнаты.
– Он пил...
– Марина сделала паузу.
– Он был очень обаятельным алкоголиком, и я любила его безоговорочно. Ребенок может сделать так. Я вот ничего не помню ... никаких сцен, никаких криков, никаких ссор. Ничто из этого периода. Но мать сказала мне обо всем этом позже, и она показала мне шрамы, которые по ее словам, он сделал. Я не знаю, сделал ли это действительно он.
– Вы
– Я не знаю, - сказала Марина несколько нетерпеливо.
– Я просто не знаю, сделал он это или нет. И у меня не получилось лично в этом убедиться, потому что мы убежали. Мы оставили его в середине ночи, в прицепе, возде поселка на берегу Волги. Мы не останавливались до утра, когда мы наконец не вышли на шоссе. Нас подвез какой-то дальнобойщик. Она заставила меня бодрствовать, в то время как сама заснула. Когда я наконец разбудила ее, уже наступил вечер. Мы купили поесть в придорожной забегаловке и продолжили путь. Мы не останавливались, пока не наступала ночь, и наконец очутились в Крснодарском крае...
Бонго тихо поменял одну сторону кассеты, заполненную, на другую, пустую.
– ... И затем в течение года мы жили как цыгане, в то время как матьустраивалась на самую черную работу, оставшись на некоторое время в одном месте, затем в другом и продолжая хождение дальше, сменяя дешевые квартиры, комнаты в общежитиях, летних кемпингах, растянувшихся на всем протяжении черноморского побережья. Матери нравилось называть их 'норами'. Я потеряла счет, сколько грязных комнат мы сменили, но я никогда не забывала, как они пахнули. Дезинфицирующим средством, вьевшейся мочой на несвежих матрасах. Кислым ароматом пота и близости других людей. Ночами мама рыдала в темноте, а я держала ту куклу, слушая ее жалкое хныкание, вдыхая запахи тех запятнанных матрасов ... я не знаю то, о чем она кричала; она была той, которая уехала...
Бонго смотрел на ноги Марины, одну согнутую в колене, другую выпрямленную, на ее изящные лодыжки.
– У вас, кажется, нет особого сочувствия к вашей матери, - деликатно сказал он и смотрел на ее лицо.
Она повернула голову немного отодвинувшись от него так, чтобы он видел ее профиль, то что художники называют абрисом профиля, выставив на свет только щеки и подбородок.
– Я так по нему скучала, - сказала она, игнорируя его вопрос.
– Иногда, в тех потных, вонючих постелях по ночам, в мою голову закралась мысль, что все мои внутренние органы существуют независимо от друг друга. Когда я задержала дыхание, я думала, что могу чувствовать, что это произошло, что мои органы разделяются внутри меня.
Мне казалось, что я внезапно взорвусь, и все крошечные, неузнаваемые части меня мчались бы прочь во всех направлениях вселенной. Они никогда больше не нашли бы всю меня...
Бонго больше не сочувствовал этим историям. Он учил себя не участвовать, просто слушать. Его понимание ее рассказов было чисто интеллектуально и ассоциативно; он фактически не чувствовал ее боли или становился угрюмым под трудностями ее ребяческого одиночества. Он не всегда так отдалялся, но после двух нервных срывов у самого, он узнал, что чтобы помочь своим клиентам он должен был подавить свое собственное естественное предпочтение принимать их мрачные истории близко к сердцу. Как Одиссей, он должен был приковывать себя к мачте объективности, чтобы вынести печальные истории сломленных женщин, истории, которые в прошлом так легко обольстили его. Однако, даже сейчас он часто находил их чарующими.
Он был человеком искреннего поведения. Он знал это; это было что-то врожденное. Георгий показывал это своим клиентам, он думал, чтобы работать с ними индивидуально, будучи восприимчивым к их историям. При росте за сто восемьдесят, он производил красивое впечатление с хорошо развитым торсом, который он держал в форме с небольшой капелькой лишнего веса. Его цвет лица был смугловатым - его предки были греки- и его волосы были густыми и жесткими, слегка поседевшие сверху. Ногти его были наманикюрены. Его одежда была дорогая, но не яркая, склоняясь к богатому неброскому стилю европейской моды.