В Школе Магии Зарежья
Шрифт:
— До нас дошла информация, что ты сокровища обнаружила, — негромким голосом поведал он. Я загнанно сглотнула и смотрела на него расширенными от страха глазами.
— И что? — хватило у меня смелости просипеть.
Он совсем прижал меня к стене и, зыркнув по сторонам, негромко пробасил:
— Слышь, Варька, делиться надо. С ближними.
Я помолчала, раздумывая, потом понаглела лицом:
— А ты встань подальше, и будешь дальним, — доверительно посоветовала я и, оттолкнув его от себя руками, петухом уперла руки в боки и расхохоталась: — Это с вами, что ли делиться?! Ха-ха-ха! С какой это радости? Да я лучше голой на морозе спляшу!! Или с бероедом за ручку поздоровкаюсь!!
Ерема, по-моему, слегка
— Смотри, пожалеешь. Тебе же будет хуже. Мы предупредили, — в итоге нахмурился Ерема, а с ним остальные.
Я в ответ на это лишь дико завращала глазами:
— В ближайшее полнолуние я стану сказочно, нет, феерически богатой!!! — прошла напролом между Куней и Жицем и ушла по коридору, сумасшедшее хохоча, вскидывая время от времени руки и голову к потолку и воспроизводя: — Невероятно богатой!! А-ха-ха-ха!!!
И, скрывшись с чужих глаз, потрусила в комнату за верхней одеждой, тихонечко как мышь подхихикивая. Мне надо было любым образом создать вид, что я абсолютно свихнулась на почве своего обнаруженного сокровища. И, судя по растерянному виду вымогателей, я своего таки добилась.
На площади было не протолкнуться от праздно гуляющего народа. И я боялась, что так и не найду здесь своих товарищей, но они выловили меня сами:
— Ну? — спросили все с горящими взглядами.
Я подмигнула, выставив вверх большой палец.
— И что? — спросили у меня.
— А когда у нас ближайшее полнолуние? — спросила я лукаво.
— В эту пятницу, — с готовностью доложили мне.
— Значит, ждем пятницы, — подергала бровками я и храбро направилась в эпицентр гуляний. Здесь уже вовсю водили хороводы, жгли огромный костер, который взметывал наверх веселые языки пламени. В стороне от костра сваляли огромные белоснежные фигуры Зимушки и снеговика. Собственно, отличались они только гигантской морковкой в носу у одного и косой из хлебных колосьев у другой. Снег на площади был серый, грязный и топтаный-перетоптанный. Тут и там играли на гармонях, распевали песни, окрест сновали лотошники с леденцами и печатными пряниками — красота!
Я нацелилась на самый большой хоровод вокруг снежных фигур. Друзья шли вместе со мной. Народ потеснился. Мы с Томкой встали во внутренний круг хоровода, парни — как положено — во внешний. Женщины шли по часовой стрелке и распевали:
— Ой, ты зимушка белая!
Ой, ты зимушка ледная!
Прими, прими ты наш подарок
Сытна, мягка каравая!
— и на этих словах крошили караваи и бросали в центр круга, поклоняясь Зиме. У нас с Томкой на двоих была одна краюха, мы щедро разломили и сыпанули. Дальше хоровод снова взялся за руки (это в идеале, а на самом деле руки были заняты караваем и народ цеплялся за соседей тем, на что хватало фантазии, чаще всего локтями). Внутри круга в лихо заломленной шапке весело ходил на присогнутых и играл гармонист. Оба хоровода, разгоняясь, заголосили припев:
— Хоровод, хоровод, зимнее ярило!!!
Пусть кружится хоровод, ярче чтоб светило!!!
У-у-ух!
Далее темп замедлился. Хороводы просочились один в другой и теперь уже мужчины шли по часовой стрелке, а мы — против:
— Землице дай покоя!
Ребятне — веселья!
А народу — праздник
Зиме поклоненья!
— и они с поклонами крошили караваями внутрь. Некоторые особо озорные парни на спор целились хлебом в гармониста. Тогда музыка несколько комкалась, сбивалась и сопровождалась взрывами смеха, потому что гармонист попался юркий, на празднике играл на первый год, уворачивался, пригибался, отпрыгивал и вообще старался побыстрее проскочить на противоположную сторону хоровода и укрыться там. Что было довольно затруднительно, потому что и на другой стороне у народа настроение было веселое и шебутное.
— Хоровод, хоровод, зимнее ярило!!!
Пусть кружится хоровод, ярче чтоб светило!!!
У-у-ух!
И опять смена хороводов. Те, кто уже разбазарил свои караваи, покидали хороводы, на их место прибывали другие горожане с еще целыми краюхами.
— У пшеницы волосья —
Золотые колосья!
Теплое как солнышко
Каравая донышко!
Вдоволь наплясавшись, накрошившись и напевшись, мы веселой гурьбой вывалились наружу. Выловили лотошника в красном фартуке, надетом поверх тулупа, и, будучи изрядно оголодавшими, смели у него половину товара. Пошатались меж торговых рядов, посмотрели на разнообразные товары. Парней полчаса нельзя было оторвать от лавки оружейника, нас с Томкой — от цацок, бряцок и заколок, зато магазин с тканями мы, заговорщицки переглянувшись, проигнорировали и прошли мимо. В понедельник нам удалось вынести с отработки две шелковые рубахи и легкий летний сарафан, запихав их под кофты и занавесив фуфайками. Но тоненькой одежды, которая была в сложенном состоянии незаметной под толстой зимней одеждой, было мало, а что сделать с платьями, которые обладали пышными многослойными юбками, мы пока не знали. Томка предложила распороть и выносить по частям, но портить красоту не хотелось, все-таки некоторые части платьев были идеальными и в перешивании не нуждались, а просто оставить платья в подвале и забыть мы не могли, жадность проклятущая не позволяла. Мол, раз дорвались, то уж грести по полной. Кстати, Труль Шлисович теперь стал завязывать нам на руку по тоненькой веревочке с маленькой из фиолетового камня бусинкой, которые, как он признался, служат для того, чтобы если опять заплутаем, находить нас, или то, что от нас останется (это было сказано в мою сторону с особенно страшно прищуренным взором).
Маркус купил себе свистульку-синичку и теперь шел, выводя ей трели. Правда сначала чуть не довел до разрыва сердца нас с Томкой, когда незаметно подкрался сзади и, что было силы, дунул в нее возле наших ушей. Потом мы посмотрели на выступление потешников-скоморохов на открытой деревянной сцене. Кто-то высказал предложение пойти отмечать празднество в трактир, но, подумав, мы отбросили эту идею до других времен — сегодня данные заведения были чересчур людными. И пошли дальше кататься на горки, уже оккупированные молодежью, и разрумяненные, с ног до головы облепленные снегом, вернулись в школу только поздно вечером.
В среду занятий у нас было мало и заканчивались они задолго до обеда, поэтому мы с Томой решили сходить до рынка, тем более что в город не выходили с начала нового семестра, если не считать за вдыхание свободы гуляний и того раза, когда я как угорелая выбегала за обещанным Афанасию молоком. Шел романтичный пушистый снежок, я и подруга, смеясь, ловили его губами. В карманах позвякивали кошели со стипендией, мы хотели подкупить немного провизии в личные закрома и по паре заколок и лент в целях девического душевного наслаждения. Когда в поле зрения появился бывший трактир «Мама Зоя» мы с Томкой, не сговариваясь, замедлились и остановились.
— Надо, наверное, зайти, поздороваться, — неуверенно предположила я.
— А если нас не успеют избить, то и извиниться, наконец, — таким же тоном отозвалась Томка, хотя на лице у нее уже начинала блуждать та самая глупая улыбочка, которую романтики называют влюбленной и мечтательной.
Снаружи бывший трактир не изменился, разве что уже не имел соответствующей вывески. Земля возле привязи была потопана конскими копытами, с заднего двора доносилось лошадиные всхрапы и ржание. Да и человеческих следов было предостаточно, видимо здесь рабочие-ремонтники сновали как муравьи. Запамятованное в тот раз заклинание на этот раз мы помнили и, потоптавшись с минуту у входа, все-таки поднялись по крыльцу и толкнули дверь.