В сладостном бреду
Шрифт:
Нет, весь мир — это пустыня. В ее глазах и памяти только иссушающие душу пески днем и они же — зловещие, подвижные, колеблющиеся тенями ночью. Но сегодня тени еще более живые, почти осязаемые и двигаются с какой-то определенной целью…
Они подползают к ней, тяжело скачут…
Это не тени… Всадники… Дюжина всадников. Доспехи мерцают в лунном свете.
Снова дикари!
Надо спрятаться…
Но куда? Кругом безмолвные пески, вокруг ни кустика.
Бежать…
Но сил не осталось. Неправда, она не сдастся, надо только собраться…
И она побежала. Фляга с водой и корзина за спиной тянули ее назад.
Она не могла их бросить. Вода означала жизнь, а корзина — свободу.
Топот копыт все ближе. Крик…
Резкая боль в боку. Неважно. Нельзя останавливаться.
Ее дыхание перешло в резкие, болезненные всхлипы.
Вот уже лошади обгоняют ее, окружают…
— Стой!
Сарацины. Такие же дикари, как и те…
Она в отчаянии рванулась вперед, пытаясь проскользнуть сквозь кольцо лошадей, и — ударилась о железную стену.
Нет, это кольчуга, защищающая широкую грудь. Огромные руки в латных рукавицах схватили ее за плечи.
Она боролась отчаянно, колотя кулаками по металлу.
Глупая, надо бить по телу, не по железу. И она изо всех сил ударила по щеке. Он вздрогнул и, пробормотав ругательство, еще крепче сжал ее плечи.
Tea закричала от пронзившей ее боли.
— Успокойся. — Его светлые глаза холодно сверкнули сквозь прорезь шлема. — Я не причиню тебе вреда, если ты перестанешь вырываться.
Ложь.
У нее перед глазами заплясали картины насилия и убийств…
Она вновь ударила его по щеке. И еще раз.
От его железной хватки плечи у нее онемели.
Тело изогнулось от боли. Она медленно занесла кулак…
— Спаси Христос! — Он отпустил ее плечо и, размахнувшись, влепил ей увесистую пощечину.
Tea провалилась во тьму.
— Прекрасно, Вэр. Ты одним ударом победил беспомощную женщину. — Кадар легким движением направил лошадь к лежащей на земле фигурке. — Возможно, вскоре ты будешь сражаться с детьми.
— Помолчи и дай мне свою флягу с водой, — прорычал Вэр. — Она не подчинилась мне. Оставалось либо ударить ее, либо сломать ей плечи.
— Это, безусловно, тяжкий грех, можешь быть уверен. — Кадар спешился и подал Вэру кожаную флягу. — Ты не проявил терпения и не подставил другую щеку?
— Нет. — Вэр откинул ткань, покрывающую голову женщины. — Оставляю вежливость и галантность тебе. Я верю в целесообразность.
— Смотри, она очень молода. Не больше пятнадцати. И эти светлые волосы… — Кадар задумался. — Из франков?
— Возможно. Или гречанка. — Он приподнял голову женщины и влил несколько капель воды ей в рот, подождал, пока она их проглотит, затем наклонил флягу снова. — Кто бы она ни была, она умирает от жажды.
— Думаешь, она из того каравана, что шел из Константинополя и был захвачен Хассаном ибн Нарифом на прошлой неделе?
— Вполне возможно. Никто еще не видел, чтобы женщины одни путешествовали по пустыне. — Вэр оглянулся. — Поднеси факел ближе, Абдул.
Воин моментально исполнил приказ, и Кадар с интересом взглянул на женщину.
— А она хорошенькая.
— И что ты тут смог разглядеть? Она обгорела и высохла, как перезрелый финик. — Вэр поморщился. — И она воняет.
— Я могу распознать красоту, когда вижу ее, в любом виде.
Вэр вгляделся в лицо женщины: широко посаженные глаза, изящный нос, красивый рот. Хотя линии подбородка и шеи слишком резко очерчены.
— Если ее отмыть, она будет очень милой, — сказал Кадар. — У меня верный глаз. Да и инстинкт никогда не подводил.
— У тебя инстинкт на каждый случай, — сухо заметил Вэр. — Это тебе заменяет способность думать.
— Грубо. — И, продолжая смотреть на лежащую перед ним женщину, он рассеянно добавил: — Но я прощаю тебя, потому что знаю, ты меня любишь.
Вэр влил еще несколько капель воды в рот женщины.
— Тогда ты знаешь больше, чем я.
— О да, — просиял Кадар. — Как любезно с твоей стороны признать это.
— Я не так сильно шлепнул ее, — нахмурился Вэр. — Она должна бы уже очнуться.
— Ты недооцениваешь свои силы. У тебя кулак, что молот.
— Я прекрасно знаю свои возможности. Я нанес очень легкий удар. — И все же она лежала слишком неподвижно. Он наклонился над ней и уловил слабое дыхание. — Она, должно быть, в обмороке.
— Тебя это беспокоит?
— Ничуть, — равнодушно сказал Вэр. — Я не чувствую ни вины, ни жалости к этой женщине. С какой стати? Не я напал на караван и вышвырнул ее в пустыню умирать. Так или иначе, она ничего не значит для меня. — Однако, как знал Кадар, Вэр всегда восхищался силой и решительностью, а та, что беспомощно лежала перед ними, по-видимому, не испытывала недостатка ни в том, ни в другом. — Я всего лишь хочу выяснить: хоронить ли ее здесь, или везти до ближайшей деревни, чтобы ее выходили.
— Это несколько преждевременно, тебе не кажется? — Кадар с сочувствием смотрел на нее. — Она, очевидно, пострадала от жары и жажды, но я не вижу ран. Впрочем, сомневаюсь, чтобы Хассан позволил ей бежать. Он любит белокожих блондинок.
— Но сейчас она совсем не белокожая. — Странно, как она могла выжить в пустыне целых десять дней, да еще побывав в руках Хассана. Внезапно в нем вспыхнула бешеная ярость, удивившая его самого. Он полагал, что потерял способность чувствовать жалость или гнев при виде поруганной невинности, так кровав его путь воина.