В смысле, Белоснежка?!

Чёрт… Как трещит голова! Кто же так напивается на Новый год? Зачем мешать водку с шампанским? А-а-а!

– Она дохлая, Ваше величество, – чей-то бодрый, неприятный голос вонзается мне в уши.

Я стоню… стонаю… сто… Чёрт! Не до правил русского языка сейчас. Короче, издаю протяжный жалобный звук, свидетельствующий об обратном, и открываю глаза.

Небо. Ярко-голубое. Без электропроводов. Дрожащие под тяжестью

Коростель? Я что, знаю, как выглядит коростель?

Кряхчу и приподнимаюсь. Где я вообще? Откуда еловые лапы? Где шум мчащихся автомобилей? Опять самоизоляцию объявили?

– Ты не прав, Бертран, – раздаётся насмешливый, низкий, вибрирующий мужской голос. Из тех, от чьих низких частот так млеют девичьи сердца. – Она, по-видимому, жива. Ну, если, конечно, не умертвие.

– Может, всё-таки, умертвие? И её того… колом? – сомневается первый. Неприятный.

– Кого колом? – спрашиваю, не узнавая свой голос: сиплый, как при ангине. – Не надо меня колом…

– Вот! Я же говорю: умертвие. Голос явно не женский…

А я даже возразить не могу. Потому что… Нет, что тут вообще происходит за нахрен?!

Во-первых, лес. А для меня даже Парголово – дикий и непознанный край. Мурино, Девяткино – вообще за краем земли. Удалённая работа позволяет практически не покидать уютную квартиру на Васильевском острове. Да я даже в магазины в последние пару лет не хожу! Предпочитаю заказывать всё через интернет. Не скажу, что вот прям не люблю природу. Люблю. В Альпах, например. Но больше во фьёрдах Скандинавии. Нет, я – патриот так-то, но предпочитаю любить родину за глаза. Лицом к лицу, как говорится, лица не увидать…

Тогда... почему я в лесу? Ну ладно, напилась на праздник, вышла из дома, села в электричку и поехала, куда глаза глядят – с кем не бывает. Положим. Но…

Я не пью. Вот совсем не пью. Ненавижу алкоголь. И тому есть причины.

Во-вторых… Лошади. Разноцветные. Фыркающие густым паром. Встряхивающие огромными башками, покрытыми длинными гривами. Они скалят зубы с таким видом, как будто считают себя хищниками, а не травоядными. Мамочки… Я, конечно, в курсе, что лошади – не кошки. То есть, они выше, и в целом габаритнее. Но… Вот это – оно что ли? Зверюги какие… рослые!

А на милых лошадках верхом – мужики. Много-много мужиков. В камзолах, в коротких, подбитых мехом, плащах. В беретах, сверкающих пряжками и перьями. В коротких, пухлых штанишках, похожих на пышные шортики, надетые поверх лосин. И… и со шпагами! Точно! Вот у этого, что стоит от меня в двух шагах, единственного не конного, определённо на боку торчит шпага. А у других ещё и арбалеты в руках. Я узнаю оружие, потому что люблю романтичные фильмы. «Три орешка для Золушки» и вот это всё…

Так, понятно. Я сплю.

– Бертран, – возражает тот, второй, – не неси чушь.

Теперь я вижу и его. Он высок и статен. Темноволос: чёрные кудри ложатся на плечи. Красив. Той смазливо-мужественной красотой, которую я так ненавижу в представителях другого пола. Лет за тридцать ему, или больше… Не знаю. Наряд сверкает вышивкой, а на голове… корона.

Так-так, Майя, я всё поняла. Всё это просто сон. Ну конечно!

– Не пугайтесь, милая девушка, – говорит «король» (ведь король же, да? Раз на голове – зубчатый золотой обруч?). – Вы, может, попали в беду, и вам нужна помощь?

– Да нет, – отвечаю, – я сейчас проснусь и всё будет хорошо.

Но отчего так зябко? Меня прям трясёт от холода…

Оглядываю себя и вижу: я – в платье. В красивом таком голубом платьишке. С декольте, из которого виднеется приподнятая корсетом грудь. Аппетитная и… Бррр. Ну и… всё. Весь моя «зимний» наряд. Поднимаю подол длинного средневекового платья и потрясённо смотрю на шёлковые туфельки-лодочки.

Капец… Приплыли. Ноги цвета голеней советских куриц… Сама не видела, но бабушка живописно рассказывала. И мурашки такие огромные, что их скорее таракашками можно назвать…

Майя, просыпайся! Так замёрзать даже во сне вредно для здоровья!

Поднимаю платье повыше и щипаю себя за бедро.

Больно.

Невольно вскрикнув, поднимаю глаза и сталкиваюсь со взглядом голубых королевских глаз. Ошалевшим и потрясённым таким взглядом. Мужчина не отводит его от моих коленок и шумно сглатывает. Смущаюсь, скромно опускаю подол и взгляд.

Тут все женщины что ли вымерли, если такая реакция на синюшные ножки?

– Ничё так, – произносит тот, другой, с неприятным сиплым голосом. – Ваше величество, может всё-таки колом?

Я оглядываюсь на него. Наглое лицо под шапкой кудрявых, как у овечки, волос. Рыжих, того тёмного, почти коричнево-красного оттенка, который заставил меня вспомнить про услуги стилиста. Он что, красит их? Зелёные, немного раскосые, смеющие глаза. Нахалу лет под тридцать, наверное. Высокий, широкоплечий, в винно-красном камзоле и буром плаще под цвет "шортиков". Смотрит прямо, взгляд жаркий, пошлый. Поймав мой, подмигивает.

Я вздрогнула. Ненавижу такие взгляды и таких дерзких мужчин!

– Заткнись, Бертран, – чуть не плюётся король. – Как вас зовут, прекрасная дева?

– Майя, – отвечаю я, неловко делая реверанс и чуть не заваливаясь в сугроб.

Получается «М-м-ма-айя», потому что зубы клацают как у голодного волка. Меня трясёт от холода.

Король подъезжает ко мне, спрыгивает, снимает с руки отороченную мехом грубую рукавицу. Голубые глаза встревоженно заглядывают в моё лицо.

– Как вы прекрасны! – шепчет он, и мороз сворачивает слова паром.

– И почти мертвы, – ворчит Бертран, – что тоже прекрасно.