В созвездии трапеции (сборник)
Шрифт:
Величественный вид звездного неба успокаивает Алексея. Он долго смотрит, запрокинув голову, и вдруг чувствует, как кто-то осторожно дотрагивается до его плеча.
Он не вздрагивает и не оборачивается, хотя прикосновение это неожиданно для него.
«Галина…» — проносится в его сознании.
Да, это Галина. Черноволосая, смуглая, в темном платье, она почти не видна в ночной тьме, но Алексей ощущает ее близость всем своим существом и с трудом сдерживает желание порывисто повернуться к ней.
— Это я, Алексей Дмитриевич, — слышит он ее тихий голос. — Не напугала я вас?
— Нет, Галя, не напугали…
Ему хочется добавить еще, что он готов теперь стоять тут всю ночь, лишь бы чувствовать на своем плече ее маленькую руку. Но он не говорит больше ни слова и не шевелится, опасаясь, что Галина может уйти так же неожиданно, как и пришла.
Минута за минутой проходит в молчании, а Алексей псе никак не может придумать, что бы такое сказать Галине. Да ему и не хочется говорить, он стоял бы так хоть целую вечность, прислонившись к холодной металлической опоре антенны, ощущая у своего плеча теплое плечо Галины. Но ему кажется, что, если он не заговорит, она обидится.
Молчание, однако, нарушает сама Галина.
— Мы с вами ни разу еще не говорили ни о чем, кроме астрономии, — задумчиво, будто размышляя вслух, произносит она. — Почему это, Алексей Дмитриевич?
— Потому, наверное, что со мной неинтересно говорить о чем-либо ином, — угрюмым голосом отзывается Алексей. — Что, собственно, может интересовать вас в моей персоне?
— Все! — тихо говорит Галина. — Мне интересно знать, что вы любите, кроме науки, о чем мечтаете?
— Поверьте, Галя, — вздыхает Алексей, — все это ужасно скучно.
— Ну, если личная ваша жизнь такая уж тайна, не буду вас больше беспокоить.
И Галина отодвигается от него, намереваясь уйти, но Алексей с неожиданной для себя порывистостью поворачивается к ней и крепко хватает ее за руки.
— Куда же вы? Я вам правду сказал. Никаких тайн в моей личной жизни нет. И если она представляет для вас хоть какой-то, интерес, извольте… — Он вдруг замечает, что говорит слишком взволнованно, и, стараясь скрыть свое смущение, продолжает уже в ироническом тоне — Начнем, пожалуй, с кое-каких анкетных данных. Год рождения вы уже знаете, так как присутствовали на моем «юбилее» и даже произносили по этому поводу какую-то речь. Через некоторое время после рождения окончил я среднюю школу. Затем институт. Работа в одной из обсерваторий, аспирантура, кандидатская степень. Специализация в области радиоастрономии в Бюраканской астрофизической, потом в Пулкове. И наконец здесь, под руководством небезызвестного вам товарища Басова. На вопрос о семейном положении отвечу самым лаконичным образом: холост. Вот и все. Как видите, сплошная проза.
— А поэзии так, значит, и не было? — улыбается в темноте Галина.
Алексей молчит некоторое время, задумчиво глядя в небо, потом продолжает уже серьезно:
— Была и поэзия. Влюбился в хорошую, умную девушку. Надеялся на взаимность, а она полюбила другого. Бывает и так… Очень это меня потрясло — уж слишком неожиданным оказалось. Заболел даже. А потом долго находился в состоянии какой-то апатии. Нет, не думайте, что возненавидел женщин, просто стал равнодушным ко всему, кроме науки.
— Ну, а теперь?
— Теперь выздоровел, кажется. Время сделало свое дело. Считаю даже, что все это было для меня хорошей наукой. Вот и выложил вам все, как на духу. Теперь ваша очередь исповедоваться.
— Ну что же, — вздыхает Галина. — Поведаю и я историю своей жизни. Примите ж исповедь мою, себя на суд вам отдаю…
Но ей так и не пришлось в ту ночь ничего поведать. Из аппаратной неожиданно выбегает Рогов и кричит каким-то неестественным, хриплым голосом:
— Алексей Дмитриевич, сюда, скорее! Прием прекратился!..
— Откуда вы здесь, Сережа? — удивляется Костров.
— Не мог я, понимаете, — смущенно оправдывается Рогов. — Разве можно было спокойно спать в такое время?
Галина первой вбегает в аппаратную и бросается к экрану осциллографа.
— Очень важно было засечь точное время, — торопливо поясняет Рогов. — Не упустить этого мгновения.
— Конечно же все это очень важно, Сережа, — спокойно соглашается Костров, хотя он и недоволен чрезмерной нервозностью Рогова. — Только вам незачем было так волноваться. Вы же знаете, что наша аппаратура «не прозевает» и зафиксирует все точнее нас с вами.
— Это верно, Алексей Дмитриевич, — смущенно переминается с ноги на ногу Рогов. — Но ведь то аппаратура, а это надо собственными глазами увидеть…
Конечно, нужно было бы увидеть такое событие собственными глазами. Костров и так уже досадует на себя за то, что пропустил такой момент, но Рогову не следовало напоминать ему об этом.
— Значит, победа, Алексей Дмитриевич! — радостно восклицает Галина, крепко, по-мужски, пожимая руку Кострова.
Алексей и сам готов торжествовать победу и от радости расцеловать Галину и Сергея, но он сдерживает себя и замечает слишком уж рассудительно, как кажется Галине:
— Рано еще торжествовать. Необходимо прежде проверить все еще раз, чтобы не повторить ошибку Басова. Убедительно вас прошу: пока никому ни слова об этом.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Весь следующий день группа Кострова занимается сверкой осциллограмм, уточнением показаний хронометра.
Без устали работают и электронные машины Галины. Лишь к исходу дня удается закончить работу. Установлено, что космическая радиопередача на волне двадцать один сантиметр велась в апреле шестьсот девяносто шесть часов пятьдесят минут. Затем она прекратилась из-за помех. Неожиданно возобновилась в июне на той же волне и продолжалась семьсот двадцать часов тридцать минут двадцать секунд. В начале июля произошел переход на волну двадцать сантиметров. Эта передача велась триста шестьдесят часов пятнадцать минут десять секунд, то есть ровно половину того времени, в течение которого длилась передача на волне двадцать один сантиметр.
— Это дает нам основание предположить, — заключает Костров, проверив расчеты, произведенные Галиной и Роговым, — что в июне на волне двадцать один сантиметр передавались два одинаковых знака подряд, а в июле на волне двадцать сантиметров — только один. Весьма возможно также, что количество переданных нам знаков придется удвоить, допустив, что в первом случае передавались четыре, а во втором — два знака подряд.
— Как же мы это уточним? — недоумевает Рогов.
— Время и терпение нам в этом помогут, — убежденно заявляет Костров.