В созвездии трапеции (сборник)
Шрифт:
— Почему же? — спрашивает заинтригованная Маша.
— Да вы бы услышали от него такое, что и нам, физикам, не всегда понятно. Об «аксиомах исчисления строгой импликации Аккермана», например. И такую терминологию, как «конъюнкция в антецеденте» или «дизъюнкция в консеквенте».
— А что же тут непонятного? — удивленно пожимает плечами Лева. — Это ведь термины обычной логики, которую связывает с математикой именно то обстоятельство, что математические доказательства носят строго логический характер.
— Математика, следовательно, обязана своей точностью логике? — включается
— Да, конечно, — энергично кивает головой Лева, не замечая, что Ирина Михайловна протянула ему тарелку с закуской.
— Почему же тогда специалисты по математической логике утверждают, что логику можно сделать точной наукой только с помощью математических методов? Замкнутый круг какой-то получается.
— Вы, кажется, доберетесь скоро и до парадоксов Зенона, — смеется Илья. — Вспомните такие его «трудные вопросы», как «Дихотомия» и «Ахиллес».
— Ты назвал лишь две его апории, — кричит кто-то с противоположного конца стола, — а их было четыре. Вспомни-ка еще «Стрелу» и «Стадий»!
— Позвольте, почему же тогда только четыре? — стучит ножом по тарелке уже кто-то из степенных коллег Нестерова-старшего. — До нас дошло девять апорий Зенона, а, по утверждению историков философии, было их сорок пять.
— Но что же это у нас такое? — встает Андрей Петрович. — Встреча Нового года или научный симпозиум? Однако, если уж речь зашла о Зеноне Элейском, сформулировавшем свои парадоксы еще в пятом веке до нашей эры, то тут ничего нельзя утверждать с достаточной достоверностью. Они ведь дошли до нас в основном благодаря Аристотелю, критиковавшему их в своей «Физике» через сто лет после их появления.
— А может быть, даже обязаны мы этим не столько Аристотелю, сколько комментариям Симпликия к «Физике» Аристотеля, написанным уже почти через тысячу лет после Зенона, — усмехаясь, добавляет еще один доктор физико-математических наук.
— И это называется, он навел порядок? — сокрушенно качает головой Ирина Михайловна, бросая на Андрея Петровича укоризненный взгляд. — Подлил только масла в огонь. Теперь их ничем не остановишь.
А Маше нравится этот необычный за новогодним столом научный спор. Она хоть и впервые слышит имя древнегреческого ученого Зенона и никакого представления не имеет о его «трудных вопросах», но ей ясно, что тут собрались люди, всецело поглощенные наукой. И она почти не сомневается, что нет для них ничего более интересного, чем этот спор, даже на новогодней встрече. Приятно ей и то, что братья ее, видимо, с еще большим удовольствием, чем она, прислушиваются к их разговору.
А гостей Нестеровых уже действительно ничем нельзя отвлечь от столь привычного для них научного спора. А когда разговор переходит на более современные проблемы науки, Ирине Михайловне кажется уже совершенно невероятным переключить их беседу на другие темы. Отчаявшись сделать это, она подходит к Маше и шепчет ей на ухо:
— Вся надежда на вас, Машенька. Стукните-ка кулаком по столу и напомните им о Новом годе.
— Но ведь это же интересно!..
— Может быть; если слушать это не часто, а у нас такое почти каждый день. И потом, разве это тот разговор, который должен происходить на встрече Нового года?
— Вот и хорошо! — смеется Маша.
— Да что же тут хорошего?
Но тут вдруг раздается звонок, и Ирина Михайловна поспешно уходит открывать дверь.
— Наконец-то! — слышится ее радостный возглас, и Маша догадывается, что это пришел Анатолий Георгиевич.
Ирина Михайловна торжественно представляет его своим гостям и усаживает рядом с собой.
И тут только Маша замечает, что нет Юры. Да и Антон Мушкин тоже, кажется, собирается улизнуть. Воспользовавшись тем, что Илья вышел из-за стола, чтобы поздороваться с Анатолием Георгиевичем, Маша устремляется вслед за Мушкиным.
— Вы куда же это, Антоша? — цепко хватает она его за руку.
— Вы бы лучше Юру об этом спросили, когда он уходил, — хмуро отзывается Мушкин.
— Так он ушел, значит?
— Ну да. А вы, конечно, этого и не заметили. Счастливо вам оставаться и веселиться тут, а я попробую догнать его, если только он не очень далеко ушел.
— Но как же так, Антоша. — беспомощно разводит руками Маша. — Почему он вдруг ушел?
— Ах, Маша, Маша! — вздыхает Мушкин. — Неужели вы сами не догадываетесь? Ну, я пошел. Его нельзя оставлять одного в таком состоянии.
— Ну и я тогда с вами! — решительно произносит Маша. — Раз он из-за меня, то я должна…
— Нет, дорогая моя Машенька, — ласково кладет ей руку на плечо Михаил Богданович, — вы должны остаться. Представляете, что произойдет, если вы уйдете? Жаль, конечно, что Юра сбежал, но тут уж ничего не поделаешь…
— Я тоже протестую против вашего ухода, — раздается вдруг не очень твердый голос Левы Энглина — сказалось-таки пренебрежительное отношение его к закуске.
— А как же это вы обнаружили, что я ушла из-за стола? — усмехается Маша. — Вы ведь не замечали меня, даже когда я рядом с вами сидела.
— Да ведь я просто робел. Потому и выпил, кажется, немного больше, чем надо. Но вы не уходите, пожалуйста. Очень вас об этом прошу. А то я..
Он не договаривает, так как появляется Илья, и они вдвоем уводят Машу к столу.
— Извините меня, Антоша, — виновато кивает она Мушкину.
Михаил Богданович не задерживает Антона, он понимает, что тот не может оставить своего друга одного.
— Очень жаль, Антоша, что вы уходите, — говорит он на прощанье, крепко пожимая ему руку. — Пожалуй, вам действительно нужно догнать Юру.
— Вы не думайте только, что он что-нибудь такое может сделать…
— А я и не думаю этого. Я его хорошо знаю. И отпускаю вас только потому, что понимаю, как ему будет тяжело в эту ночь одному. Но скажите ему все-таки, что обидел он меня. Или лучше ничего не говорите. Я потом сам ему это скажу.
А Юра в это время, ссутулясь, идет по широкой улице Садового кольца, не замечая ни снега, ни редких пешеходов, спешащих куда-то с чемоданчиками и свертками под мышкой. Хотя он и выпил у Нестеровых несколько рюмок коньяку, но чувствует себя совершенно трезвым. Он даже не ощущает никакой обиды ни на кого и вообще, кажется, не думает ни о чем. Просто идет куда-то без определенной цели…