В степи опаленной
Шрифт:
Я шел, прикидывая в уме, далеко ли еще осталось до окопа боевого охранения. Днем я вышел бы на него запросто. Но сейчас, в темноте... Направление я взял как будто правильное. Но что-то долго иду...
Слева в темноте промаячила вешка-жердочка с привязанной на верху тряпицей. Такие ориентиры стоят дальше, чем находится окоп боевого охранения. Неужели я прошел мимо? Надо вернуться!
Я повернул и пошел. С каждой минутой тревога все сильнее охватывала меня: окоп боевого охранения должен быть совсем близко, а я все иду и иду... Неужели сбился? Но не кричать же! Я - поверяющий и не должен вести себя
– Стой, кто идет?
Я даже присел от неожиданности.
– Стой, стрелять буду!
– Да не стреляйте, свой я!
– Кто свой?
Я назвал себя.
– Не знаем такого!
Голос моего невидимого собеседника был совсем юный, почти мальчишечий, звучал испуганно.
– Да как же не знаете!
– спешил я объясниться.
– Меня в батальоне каждый знает!..
Впереди в темноте заговорили вполголоса - видимо, о чем-то советовались. Потом другой голос - уже не мальчишеский, а солидно басовитый - спросил:
– Какого батальона?
– Капитана Собченко!
– Нет у нас такого капитана!
Я испугался: Куда меня занесло? Для этих бойцов я - неизвестная личность. Задержат, начнут выяснять, вот будет канители - и конфуза потом, в батальоне, не оберешься...
Продолжая объяснять, кто я такой и почему оказался здесь в ночной час, я тем временем подошел вплотную к бойцам, окликнувшим меня. В темноте видны были лишь их головы, торчавшие над землей, - бойцы стояли в глубоком окопе, направив на меня два автомата.
– Прыгайте сюда!
– не то предложил, не то скомандовал старший из них.
– И вот тут сидите!
– показал он на край окопа, когда я оказался уже в нем.
– Некогда мне сидеть! Я пойду...
– Но, но!..
– боец наставил на меня автомат.
– Да вы что, в плен меня берете, что ли?!
– возмутился я.
– Я же сказал вам, кто я такой!
– Мало ли что вы говорите!..
– По голосу бойца я чувствовал, что он колеблется: поверить мне или нет? Возможно, и его смущала перспектива выслушивать насмешки товарищей: своего, мол, в плен взял! Но чувство бдительности было сильнее. Я понимал его - и сам, наверное, усомнился бы, если бы ночью со стороны противника появился неизвестный человек, хотя бы и одетый в нашу форму.
– Ладно!
– сказал я.
– Побуду здесь, а вы доложите своему командиру. Или отведите меня к нему.
– Не можем отлучаться, пока смена не придет.
Что оставалось делать? Я завернулся в плащ-палатку и улегся в конце окопа. Все равно до утра никто меня не хватится: Собченко сказал, что результаты проверки обсудим утром. А утро вечера мудренее.
Молодой боец, стоявший возле меня, отошел к своему товарищу в противоположный конец окопа. Они заговорили вполголоса, почти шепотом, но в ночной тишине я довольно отчетливо слышал их голоса.
– Ты его карауль!
– наставлял старший младшего.
– А я буду наблюдение вести.
– А если побежит?
– Тогда стреляй!
Молоденький боец подошел ко мне, опасливо остановился шагах в пяти, держа автомат на весу.
– Смотри, не засни!
– сказал я ему.
– А я посплю.
И я действительно, успокоенный тем, что нахожусь под надежной охраной, вскоре погрузился в сон.
Разбудили меня голоса:
Теперь-то я знал, где искать боевое охранение нашего батальона, и поспешил туда. Конечно, поздновато. Но еще успею проверить, не спят ли: на рассвете сон крепок.
Свое боевое охранение я нашел безошибочно, там было все в порядке. Чувствуя себя неловко, но все же с сознанием исполненного долга, я вернулся и доложил комбату о результатах проверки. Хотел было умолчать о своих ночных скитаниях, но передумал: будет хуже, если Собченко случайно узнает о моем конфузе не от меня.
– Ну, здорово!
– слушая меня, Собченко заразительно смеялся.
– Значит, бдительность на высоте, коль поверяющего в плен взяли!
– и добавил уже серьезно: - Командир полка приказал: каждую ночь проверять, как ведется наблюдение за передним краем. И сказал, что будет вперед высылать полковую разведку. Таково указание комдива.
– Зачем?
– удивился я.
– Впереди же наши части.
– Приказано - значит, надо. А вдруг где-нибудь впереди немец прорвется? Он воевать умеет. И мастер на всякие фокусы.
...Затишье продолжается. Сводки Совинформбюро неизменно спокойны. Но с каждым днем все более явственным становится ощущение нарастающей тревоги. Зачастили в батальон разные проверяющие и поверяющие - не только из полка, но, случается, и из штаба дивизии. В полковые тылы подвезли снаряды, патроны, мины, гранаты. Все чаще пролетают над нами одиночные самолеты - на большой высоте трудно разглядеть: свои или немецкие. По приказу свыше форсируем окопные работы: к готовым траншеям ведем ходы сообщения, устраиваем запасные и ложные позиции - такая работа может быть, по существу, бесконечной. Приезжающие один за другим из штаба дивизии, а то и из штаба армии поверяющие придирчиво изучают качество работ, и каждому из них кажется, что сделано еще мало. Мы роем да роем.
В один из этих дней Бабкин затевает со мной совершенно неожиданный для меня разговор.
– Послушай, - говорит он, - давно я к тебе приглядываюсь: по службе ты старательный, политически подкованный на все четыре ноги - вот как бойцам по газетам все до тонкости объясняешь. Наверное, и на гражданке на хорошем счету был?
– Да не ругали, - отвечаю.
– Даже грамоты и премии, бывало, получал.
– Ну вот я так и думал. Но скажи, пожалуйста, почему ты беспартийный? В партию никогда не подавал?
– Как-то в голову не приходило...
– смущаюсь я.
– Может, у тебя что-нибудь по биографии неблагополучно? Происхождение там или еще что?
– Происхождение у меня нормальное. Не из купцов и не из дворян. И в биографии черных пятен нет.
– Так что же ты так и не задумывался насчет того, чтобы в партию подавать?
– Я всегда считал, что быть членом партии - очень большая честь. Ее надо заслужить. Быть примером для других...
– Это ты правильно говоришь!
– перебил Бабкин.
– Но честно делать свое дело - это уже пример. Ты подумай насчет вступления.