В Стране Дремучих Трав (изд. 1962)
Шрифт:
Конечно, мой дневник мог вывалиться из мешка и не в затоне, а в другом месте реки. Но все же надо непременно попытаться пробраться в затон, где обитает гидра. Не остался ли там дневник?
У меня были в запасе сети, неводы, мешки.
И вот однажды я решился: накину на гидру сеть и обшарю затон. Несколько шагов отделяло меня от гидры, когда, заслоняя ее, мимо проплыла огромная черная рыба. Я отбежал, прижался к береговому обрыву и увидел, что из грунта торчит какое-то животное, извивается, буравит грунт.
Оно вгрызалось в землю, пыталось скрыться. Не удавалось: грунт не поддавался, видимо, мешали плитки известняка.
Животное упало на
Я часто думал: не обосноваться ли на этом берегу? Устроиться в пещере так, чтобы не бояться холодов, сделать запасы. Рядом — река. Я стал понимать жизнь подводных обитателей. Здесь пауки-серебрянки готовят для меня скафандры, плетут сети-неводы. Я всегда могу ловить рыбу.
Но ветры! Ни с того ни с сего начинают они вдруг дуть около реки, опрокидывают и ломают все на свеем пути, поднимают вихри пыли, песка (а для меня песчинка — почти булыжник!), жалобно воют у входа в пещеру. Нет, надо вернуться в свой старый дом, где я жил и писал дневник. Нужно уйти с этого берега.
Но я медлил, откладывал со дня на день и все так же спускался на дно.
Как часто, когда я бродил по дну Великой Медленной реки, совсем рядом со мной показывались медленно передвигавшиеся сооружения — жилища ручейников.
Все эти сооружения возводились в воде личинками ручейников.
Прутики и кусочки тростника, хвоинки и мелкие раковинки, обломки веточек, мох, песчинки — все, что можно подобрать в воде, все это идет для построек ручейников. Разнообразный и неожиданный материал скрепляется ручейниками прочными шелковинками в весьма надежное сооружение.
То мимо меня двигалась черепицеобразная постройка, в которой кусочки тростника лежали один на другом совсем так, как плитки черепицы в старинных голландских домиках, то дом-чехол, а иногда дом-футляр. Видел я и такую черепицеобразную постройку, которая была сооружена из обломков коры и из кусочков листьев, очень аккуратно вырезанных.
Все эти сооружения возводились в воде личинками ручейников. Непрерывно достраивались. Так и передвигались личинки ручейников — каждая со своим домом, в котором росла. Приходил срок превращения. Над рекой уже носились крылатые ручейники.
Видел я и передвигавшееся в воде гнездо неведомой птицы. Присмотрелся — опять
Не сразу, не вдруг научился я различать эти постройки среди разных обломков раковин и камней, лежащих на дне, среди плавающих веток и разных живых существ, двигающихся, стоящих, поднимающихся в воде.
Как-то шел я по дну реки. В одном месте, где течение было быстрое, я ухватился за выступ скалы и увидел качающийся в воде дом-трубу. Такие жилища ручейников я уже встречал. Но все же удивился: течение быстрое, а дом плыл совсем медленно, сопротивляясь течению — два камня были прикреплены к основанию дома-трубы.
Громоздкими, тяжелыми, неуклюжими показались бы мне постройки ручейников на земле. Но в воде эти дома разнообразной архитектуры были легки и подвижны.
И все же я нашел свой дневник…
Края его были изгрызены, воск местами сошел. Вода просочилась в пачку, и листки намокли. Осторожно доставал я листок за листком. С жадной радостью трогал, расправлял их. Смотрел, проверял номера. Начинал читать одну страничку, но тут же, не дочитав, хватал другую, оставлял и ее, брался за третью.
Я был горд собой: буря, ветер, кораблекрушение, вода унесла дневник, но маленький человек, исследующий Страну Дремучих Трав, нашел его на дне реки!
И на этот раз я уже передам, непременно передам людям свои листки.
Как я был горд: дневник найден!
Вот как это случилось.
Вчера рано утром я вышел из пещеры. Были спокойны и неподвижны травы-деревья, густой чащей подступавшие к берегу. Я слышал звуки труб — это в травах шмели расправляли свои крылышки, приветствовали восходящее солнце и будили других шмелей: скорей к цветам! То и дело я останавливался. Чувствовал: из чащи на меня глядят чьи-то глаза. И всякий раз замечал муравьев. Это их мозаичные глаза осматривали все, что делается на берегу.
Я спустился на дно реки, осмотрел невод — не попались ли мальки? Пусто! Устал. Забрался в колокол паука-серебрянки, отдыхал. Было очень тихо. Я различал звуки водных глубин. Казалось, обитатели этих мест, проплывая мимо меня, ворчали, спорили, вели меж собой отрывистый разговор. Выходило так, будто рыбы меж собой говорят…
Рыбаки и моряки когда-то рассказывали, что они слышали, как ревет белуха, как пищит вьюн, как петушки (так ялтинские рыболовы называют триглей) любят поворчать. И будто сомы издают звуки, схожие со скрипом немазаной телеги, и что есть рыбы, которые хрюкают и каркают. Я не верил в эти рыболовецкие россказни. Но здесь, среди звуков, которые возникали и гасли вокруг меня в воде, я уловил вдруг чей-то острый писк. Уж не вьюн ли это? И сразу же вслед за этим я услышал звук ксилофона — словно музыкант ударил по его деревянным пластинкам молоточком. Тень большой рыбы проплыла мимо аэростата. Звук повторился. Да, рыбы… говорили.
Возникающие и исчезающие звуки, мелькающие тени, травы-деревья, поднимающиеся со дна и стелющиеся по воде… Полусумрак, окрашенный в легкий розовый цвет… И здесь, под водой, вспомнился мне бело-розовый сад. Солнце еще не взошло, и старые яблони прячут в полутьме свои кривые стволы, вымазанные белой известью и подпертые палками. Густой полусумрак под яблонями наполнен смешанным запахом речного тумана, свежей земли и мокрой росистой травы.
Здесь, сейчас под водой, я ощущал свет солнца совсем как тогда, в утреннем полусумраке под яблонями в саду.