В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Книга 2. Том 2. Обвал
Шрифт:
Незачем описывать то, что знают и делают нормальные люди и чего не знал прежде я, что это значит, впервые упиться тем, чего так долго хочешь, желать выпить до дна, думая о том, что, возможно, тебе больше не получить того же, вот о чём я думал, приступая… Но я сразу забыл обо всём, как только ощутил аромат её кожи…
Наверное, есть вещи, которых стоит ждать и желать долго, чтобы почувствовать до конца их волшебство. Да, я никогда этого не делал, да я вообще мало что делал, но если в прошлом мне приходилось действовать рассудочно, или подчиняться желаниям других, о чём
…Платон сказал мне как-то вскоре после знакомства с Марком:
– Тебе не кажется, что он… любит тебя как-то… как-то слишком?
– Слишком?
– Слишком сильно.
– А так бывает? – засмеялась я.
– Танюшка, я не шучу, такая страсть может граничить с одержимостью.
– Вовсе он не одержимый, не выдумывай, – мне хотелось защитить Марка немного, всего объяснить я не могу, но хотя бы попытаюсь. – И никакой страсти, мы… ну в общем, даже не спим вместе. Мы друзья.
– Это напрасно. Надо спать, даже если не хочешь, иначе он… и правда свихнётся на тебе, – серьёзно сказал Платон. – А не хотела его, зачем замуж шла? Ох… чудишь ты, Татьяна…
Однако Платон был сам достаточно сведущ, да и круг его общения настолько обширен и только увеличивался, что до него через некоторое время дошли россказни о Марке. Он сказал об это мне, глядя внимательно, хотел понять, видимо, знаю я или нет.
– Господи, Плато-он, – протянула я.
– Нет, я понимаю, ты из самых правильных меркантильных побуждений вышла за него и не прогадала, конечно, но… Чего он влюбился-то тогда? – Платону было так странно это всё и не укладывалось в его схемы, в которых он жил и смотрел на мир, и которые, кстати, он не применял к самому себе, как и все люди: для всех одно, а «я же – особенный человек».
– Ну я тоже его люблю. И даже очень.
– Ой, да ладно, заливать-то! – скривился Платон. – Он для тебя… как котик со сломанной лапкой. Причём здесь любовь?
– Как это причём? При всем том же.
Платон посмотрел на меня, качая головой.
– Это не игра. Лучше порви с ним сейчас.
– Я… не могу. Марк мне тоже нужен, как и я ему… – ну что рассказывать ему про эту дурость с Боги и Вальдауфом, чтобы он цокал языком и смотрел проницательно, потому что знает немного больше обо мне, чем другие? Чтобы пенял, как я неправильно веду себя? Ну а как правильно, Платон?! Как ты? Ты сам знаешь, что всё сделал неправильно с собой…
Этот разговор был почти четыре года назад, и вот сегодня я вспомнила его, потому что Марк и, правда, слишком уж любил меня, особенно, если учесть, что во мне нет ответной страсти и желания, его чувства сразу обременили меня, и добро бы в истинном смысле, а так получалось, я будто снисхожу… И почему я ввязалась когда-то в эту его аферу с женитьбой? И почему поверила, что он не станет испытывать ко мне обычных чувств? Но ведь тогда так и было. Даже на свадьбе ещё так и было… И после все пять лет мы жили так счастливо, как мало кто, думаю, живёт, в полном согласии и взаимопонимании. Поэтому я и привела сюда Володю, не сомневаясь ни мига в том, что Марка это никак не заденет. Как я сглупила,
Но теперь мне хотелось сказать ему: «Нет во мне никакого сокровища, я такая же, как и все», но откуда ему знать, какие все… Вот такая ответственность легла на меня…
Он кончил со стонами и едва ли не со слезами, это оказалось так трогательно и возбуждающе, что и меня вытолкнуло будто куда-то в небо, ослепляя и оглушая горячими волнами нежности к нему. И, едва он смог открыть глаза, задыхаясь и с клокочущим сердцем, которое ещё било меня в грудь тоже, будто расталкивая моё, пытаясь разбудить, заставить биться, не понимая, что оно холодно, оно мертво, спросил:
– Т-те-ебе… х-ха-а-ра-шо? Х-хоть… не-ем-ного?..
Вместо ответа я поцеловала его, потому что да, было хорошо, как он сам говорит, чистая физиология, но мне-то хотелось думать, что я нормальный, одухотворённый человек, живу душой, не телом. Оказалось, тела намного больше…
…Поцеловала… до этого она позволяла мне целовать себя, не противилась, но не целовала. И оказалось, что и о поцелуях я ничего не знаю, вернее, не знал. Вот когда я вполне овладел ею, не раньше, но теперь, когда она, прикрыв веки, касалась моего рта губами и языком так горячо и нежно, что мир завертелся передо мной, снова скручиваясь в тугой жгут желания и разливаясь морем счастья. Вот почему ты никогда не целовала меня, знала эту тайну, настоящие поцелуи – это золотые ключи от всех райских врат…
И ещё одно я понял, что Бог, несомненно, мужчина, потому что создал женщину такой: бесконечный источник наслаждения. И почему мне не открылось это прежде? И почему я не видел в женщинах ничего притягательного? Впрочем, я не видел и в мужчинах… я вообще ничего этого не видел.
Ночь накрыла город и комнату, огни с улиц и от купола собора освещали помещения, отражаясь от наших тел.
– Марк… ну, уймись, что ты как… последний день Помпеи? – прошептала Таня, пытаясь остановить меня. – Ну… пожалуйста…
Я приподнялся.
– Конечно, последний, одна ночь…
– Ну почему одна-то?.. Господи… – выдохнула Таня, видимо, я, и правда, уже сильно донял её. – Что, ты…
– И… дальше… ты… будешь со мной… как…
– Да буду, что теперь… только… давай без… одержимости. Я же не из пластика… – она погладила меня по лицу, надеюсь, не очень ненавидит меня. – И… Давай поспим?
Я покачал головой.
– Я засну, ты сбежишь.
– Да не сбегу.
– Обещаешь?
– Обещаю, спи…
– Ты куда? – приподнялся я, потому что она скользнула из постели.
Таня обернулась, совершенно обнажённая, растрёпанная.
– Господи, «куда»… На кудыкины горы, Марк! Писать хочу, «куда»…
Когда она вернулась через несколько минут с заплетёнными в косу волосами, умытая и даже пахнущая холодной водой, я обнял её, притягивая к себе.
– Но только спим, – сказала Таня.
– Спим, да… но двух одеял больше не будет…
Она только вздохнула, пристраивая голову на подушке и мои руки на себе, чтобы не мешали спать. Ну, что же, вот я и в раю…