Шрифт:
Не так давно, пройдя сквозь врата снов, я посетил земной предел, где лежит знаменитый Город смерти.
Это уходящая натура, писала она. Одно за другим все исчезает и уже не возвращается. Я бы могла тебе рассказать о том, что видела, и о том, чего уже нет, да, боюсь, не успею. Все меняется так быстро, не угнаться.
Едва ли ты способна это понять. Ты в жизни ничего подобного не видела, так что и не пытайся это себе представить, все равно не получится. Это уходящая натура. Сегодня дом стоит, а завтра его нет. Вчера ты прошла по улице, а сегодня ее как корова языком слизнула. А погода! После яркого солнца — затяжной дождь, после снегопада — туман, тепло внезапно сменяется холодом, а ветер — штилем, или взять сегодня: среди зимы вдруг ростепель, в одном свитере можно ходить. В этом городе нельзя
Так я и живу, продолжала она в письме. Ем мало. Ровно столько, чтобы дотянуть до следующего дня. Иногда такая слабость, что, кажется, не дотяну. Но пока справляюсь. Оступилась и пошла дальше. Можно сказать, как ни в чем не бывало.
Всюду улицы, улицы, и нет двух похожих. Поставишь левую ногу, потом правую, и снова левую… если повезло. На большее и не рассчитываю. Такое уж мое положение. Передвигаюсь помаленьку. Дышу как могу. Ограничиваю себя в еде. Что бы кто ни говорил, главное — держаться на ногах.
Помнишь, что ты мне сказала перед моим отъездом? Уильям исчез, и сколько бы я его ни искала, все впустую. Твои слова. А я тебе на это: не важно, я все равно разыщу своего брата. А потом я села на этот кошмарный пароход и уехала от тебя. Когда это было? Уже и не вспомню. Сто лет тому назад. Это всего лишь догадка, но лично я уверена. Я давно сбилась со счета, и в этот вопрос уже никто не внесет ясность.
Я знаю одно: если бы не голод, я бы не выжила. Приходится обходиться самым малым. Меньше желаешь — быстрее удовлетворишься, а снизятся потребности — скорее уцелеешь. Таким тебя делает город. Он выворачивает твои мысли наизнанку. Он пробуждает жажду жизни и одновременно пытается забрать у тебя жизнь. От этого никуда не деться. Или делаешь, как надо, или не делаешь. Если сделал, это еще не значит, что в следующий раз у тебя получится. А не сделал, так никогда уже не сделаешь.
Сама не знаю, зачем я тебе это пишу. Честно сказать, по приезде сюда я о тебе почти и не вспоминала. А тут вдруг подумала: если я все это сейчас не запишу, моя бедная голова лопнет. Не важно, прочтешь ты это или нет. Не важно даже, отправлю ли я это письмо, — если вообще отсюда можно что-то отправить. Будем считать так: я тебе пишу, потому что ты ничего не знаешь. Ты далеко, и ты ничегошеньки не знаешь.
Некоторые здесь такие худющие, писала она, ветром сдувает. Как налетит со стороны реки — в ушах свистит, швыряет тебя взад-вперед, бумажки и всякий мусор в штопор. Шкелеты эти обычно передвигаются парами-тройками, а то и целыми семьями, связанные друг с другом веревками и цепями, чтобы устоять на ногах на этом шквальном ветру. Другие дальше десяти шагов от дома не отходят, а при появлении на горизонте самого невинного облачка хватаются за дверной косяк или перила беседки. Лучше спокойно переждать, считают они, чем размозжить себе голову о булыжную мостовую.
Кое-кто умудряется питаться такими крохами, что со временем привыкает вовсе обходиться без пищи. Бороться с голодом — даже хуже. От этих мыслей о еде одни неприятности. Есть такие одержимые, которые отказываются примириться с фактами. Они рыщут по улицам днем и ночью в поисках чего-то съедобного, рискуя головой из-за любой крошки. Сколько бы они ни добыли, все равно мало. Они накидываются на все съестное с жадностью зверя, хватая кусок костлявыми руками, беспрерывно работают челюстями, а до брюха ничего не доходит. Все летит мимо рта, а что проглотили, через минуту назад извергается. Такая вот медленная смерть: еда, как огонь, как безумие, пожирает их изнутри. Им кажется, что они поглощают пищу ради жизни, а на самом деле это она поглощает их.
С едой, оказывается, все не так просто, даже если есть деньги, и, пока не научишься довольствоваться тем, что тебе перепало, покоя не будет. При постоянных перебоях с продовольствием того, что сегодня понравилось, завтра, скорее всего, уже не будет. Единственное, куда еще можно пойти, это муниципальный рынок, но и там выбор невелик, а цены кусаются. То осталась одна редиска, то залежавшийся шоколадный торт. Такая частая и резкая смена пищи может стать губительной для желудка. Но дело в том, что муниципальные рынки охраняются полицией, и ты хотя бы можешь быть уверен в одном: то, что ты там купил, сразу окажется в твоем желудке, а не в чьем-то другом. Ведь еду воруют на улице, и это давно стало обычным делом, даже не считается преступлением. Кроме того, муниципальные рынки являются единственным законным способом распределения
Когда идешь по улице, продолжала она, тормози после каждого шага, иначе грохнешься как пить дать. Смотри в оба — вверх, вниз, вперед, назад, — остерегайся других людей, будь готов к неожиданностям. Любое столкновение может стать роковым. Двое прохожих, столкнувшись, сразу пускают в ход кулаки. Либо падают на землю и лежат без движения. Рано или поздно наступает момент, когда тебе не хочется подниматься. Тело разламывается от боли, и с этим ничего не поделаешь. Здесь это проявляется как-то особенно зловеще.
Всякое безобразие под ногами — еще одна проблема. Учись примечать незаметные рытвинки, нагромождения камней и разные ямки, не то споткнешься, костей не соберешь. А еще существует «подорожный сбор», это вообще конец света, и, чтобы избежать его, надо проявить большую изворотливость. На месте падения домов и мусорных завалов посреди улиц вырастают баррикады, на которых тебя поджидают отморозки с битами, ружьями или просто кирпичами. Они здесь хозяева. Хочешь пройти — плати мзду. Расплачиваться приходится кому деньгами, кому едой, а кому собственным телом. То и дело слышишь, что кого-то избили, а то и вовсе прикончили.
Эти «таможни» появляются и исчезают. Никогда не знаешь, на какую улицу стоит свернуть, а какие лучше обойти стороной. Город лишает тебя уверенности. Нет такой дороги, на которой ты можешь чувствовать себя в безопасности, и выживает тот, кому все едино. Нужно быть готовым к тому, чтобы внезапно изменить свои планы, бросить начатое, развернуться на сто восемьдесят градусов. «Такого не бывает» — это не про нас. Учись читать знаки. Если глаза подведут, может нос выручить. У меня обоняние развилось до невероятия. Несмотря на побочные эффекты — внезапная тошнота, головокружение, страх задохнуться городскими миазмами, — оно пока выручало меня на каждом перекрестке, где подстерегала смертельная опасность. Дело в том, что запах «таможни» можно учуять за версту. В каждой баррикаде помимо камней, цемента и дерева полно всяких пищевых отходов и кусков штукатурки; под горячими лучами солнца все эти отбросы заваниваются, а штукатурка от дождя превращается в кашу со своим специфическим запахом, эти ароматы перемешиваются, забивая друг друга, и разливается то еще амбре. Главное, чтобы не возникло привыкания. Это губительно. Даже когда с чем-то сталкиваешься в сотый раз, взгляд должен быть незамылен. Всё словно впервые. Я понимаю, задачка не из легких, но это железное правило.
Кажется, рано или поздно этому должен наступить конец. Все разваливается, превращается в прах, а ничего нового не делают. Взрослые умирают, а дети не рождаются. За все эти годы, что я здесь живу, я не видела ни одного новорожденного младенца. Однако на смену одним приходят другие. Из сельской местности и близлежащих городков тащится народ с доверху груженными подводами, а кто-то на разбитых колымагах, голодные, бездомные. Весь этот пришлый люд, пока не освоится в большом городе, становится легкой добычей старожилов. Многих обдирают как липку в первый же день. Одни вносят аванс за несуществующие квартиры, из других вытягивают предоплату за хлебное место, которое существует только на бумаге, третьи выкладывают свои сбережения за продукты, на поверку оказывающиеся крашеной фанерой. Это самые распространенные виды надувательства. Я знаю человека, который живет тем, что поджидает новоприбывших у здания старой ратуши, чтобы содрать с них пару монет за право взглянуть на башенные часы. Если новенький заартачится, тут же возникает подставное лицо, сообщник, который с готовностью выкладывает денежки «за посмотреть», после чего приезжий решает, что, видно, так здесь принято.