В стремлении – жить!
Шрифт:
Бой уже шёл где-то на дальней от Ивана окраине села Длинненькое. На пути Полуэктива постоянно попадались тела убитых: то наших, то немцев. Земля, перемешанная со снегом, местами казалась ему просто пропитанной пятнами, брызгами, а кое-где залитой лужами тёмно-красной крови.
Возле одной из ещё дымящих воронок он увидел оторванную снарядом окровавленную ногу, которая была в ватной штанине, с голой красно-синюшной ступней. Валенок и портянка от этой ноги (так подумал Полуэктив: не от человека, которого скорее всего больше не было, а именно от ноги) валялись рядом. Ошмётки мышц бедра и торчавшая раздробленная белая кость настолько сильно ударили по нервной системе Ивана, что
Вскоре он добрался до нашей атакующей цепи и сам, без ожидания команды, лишь иногда поглядывая на действия бойцов-соседей, начал стрелять по мелькающим силуэтам вражеских солдат. Рядом с ним оказался усатый, возрастной солдат, который в промежутках перезаряжания и выстрелов спросил:
– А ты откуда такой хлопец взялся?
– Бронебойщик, – коротко ответил Иван, – а это первая рота?
– Да, первая, милок, – как-то по-отечески, с совсем не соответствующей моменту тёплой интонацией в голосе, ответил усатый.
Так вдвоем, как будто связавшись невидимой нитью товарищеской поддержки и таким образом как будто удвоив свои силы и добавив двойную порцию уверенности, они перебегали от одного плетня к другому, от одной хаты к другой, почти синхронно стреляя и перезаряжая винтовки и прислушиваясь к теперь уже слышимым командам «местного» командира взвода, к которому прибился Полуэктив. Примерно через полчаса вся деревня была освобождена. Иван видел, как вдалеке мелькали убегающие немцы, пытающиеся скрыться в спасительном для них леске.
Сверху пришёл приказ: роте занять позиции на окраине деревни, в окопах второго немецкого эшелона. Сил и средств для преследования немцев на этом участке фронта уже не хватало, в подразделениях осталось чуть больше половины личного состава, необходимо было пополнить боевой запас, покормить личный состав и дать хотя бы короткий отдых.
12
После боя Леонид, так звали усатого солдата, по просьбе Ивана подвёл его к младшему лейтенанту, командиру взвода, к которому прибился бронебойщик.
– Товарищ младший лейтенант, рядовой Полуэктив. Разрешите обратиться, вы не подскажете, где мне найти командира нашей роты старшего лейтенанта Макаренко, – приложив руку к ушанке, обратился он к взводному, лицо которого он уже видел при совершении полком марш-броска от станции разгрузки к передовой.
В ходе боя взводный урывками, более пристально, чем за своими бойцами, наблюдал за действиями этого неизвестно откуда взявшегося молодого солдата и отметил его уверенность и меткость стрельбы, собственноручно уложившего, как минимум, двух фрицев.
– Ты откуда, боец, и зачем тебе ротный? – поинтересовался взводный.
Горя от нетерпения и беспокоясь о брошенном Кривошеине, Иван вкратце рассказал младшему лейтенанту Татарикову, что произошло и зачем ему ротный.
– А, так это вы заткнули глотку этому сволочному пулемёту, молодцы ребята, скорей дуй… а… Полуэктив, к ротному, он должен быть где-то вон там в одном из тех двух уцелевших домов, – махнув рукой в сторону деревни, в его голосе слышались скупые нотки благодарности, не как от командира, а как от боевого товарища – боевому товарищу.
Действительно, быстро дойдя (бежать уже не было сил) до указанных домов, Иван, на счастье, сразу же в первом доме узнал от знакомого ему караульного, что командир роты и политрук здесь.
Потом без
– Живой! Живой! – повторяя и повторяя это слово с такой искренней радостью, как будто это был его близкий родственник, ротный сначала слегка стукнул ладонью в плечо Полуэктива, потом сжал своими ладонями его плечи, потом начал трясти как грушу. От такой реакции ротного Иван не на шутку растерялся. Он думал, что сейчас будет получать разнос за брошенного командира, за покорёженное ПТР и ещё не известно за что. Эта бурная реакция Макаренко была реакцией наступившей разрядки, всего накопившегося, просто сумасшедшего напряжения, испытанного за весь этот день, когда он метался между бойцами, пытаясь увлечь их в смертельную атаку, когда выслушивал рык и угрозы командира батальона капитана Мошкина, прижав к уху трубку чудом работавшего в этих условиях полевого телефона, одновременно вжимаясь в стенку, временно отрытой для него, но больше для телефона, щели, в которую сверху летела земля, снег, шальные мелкие осколки, и ещё черт знает что летело. Это была реакция на то, что во многом благодаря двум его бронебойщикам, вот этому стоящему перед ним пацану, ему удалось выполнить приказ, взять деревню, при этом хотя и потерять половину личного состава, но всё же не погубить вторую половину, как бы это жестоко ни звучало, и в конце концов самому остаться живым и даже, на удивление, невредимым.
– Товарищ старший лейтенант, младший сержант Кривошеин… – начал неуверенно Иван.
– Что? Погиб!? – спросил ротный, сразу перестав трясти Ивана.
– Нет, ранен, когда я уходил от него, он был без сознания, – выпалил Полуэктив, – надо идти за ним, скоро начнёт темнеть, дайте мне кого-нибудь в подмогу.
13
Когда Иван с санитаром и ещё одним бойцом подошли к тому месту, где он оставил Кривошеина, того на этом самом месте не оказалось. Изуродованное ПТР валялось на неглубоком дне балки, в сумерках едва заметные пятна крови уходили в сторону хода сообщения, по которому днем пробирались бронебойщики, выбирая подходящую позицию.
– Тихон Матвеевич! Тихон Матвеевич! Матвеич! – громко прокричал Иван в надежде в ответ услышать голос Кривошеина, ответа не было. Дойдя до начала хода сообщения и сверху заглянув в него, он увидел на дне окопа лежащего без сознания младшего сержанта. Кривошеин, видимо, немножко оклемавшись от болевого шока, решил самостоятельно добраться до своих, но когда спускался, то, скорее всего, зацепился раненой раздробленной рукой за стенку окопа и от этого опять отключился.
Втроём мужики вытащили наверх застонавшего в этот момент, а значит, живого бронебойщика. Санитар и боец положили Кривошеина на носилки, а Иван побежал за ПТРом.
– Тю, дурень, на хрена тебе эта разбитая бандура, – крикнул ему вслед боец.
Он уже давно испытывал сильный голод и желание где-нибудь расслабить сильно уставшие ноги, да и всё тело, и с завистью думал, что его товарищи уже, наверно, уплетают наваристую горячую кашу.
Отмахнувшись от этого возгласа, как от надоедливой мухи, Иван скрылся в едва различимой из-за темноты балке.
В это время санитар ослабил ремень-жгут, потом немного помассировал плечо Кривошеина, насколько это было возможно через ватную фуфайку, и, подвинув ремень, всё же застегнул его чуть выше, сомневаясь в правильности этого последнего действия. Всё это время Кривошеин скрипел зубами и отрывисто стонал, но в сознание не приходил.