В стремлении – жить!
Шрифт:
Появился запыхавшийся Ванька с ружьём на плече, который предполагал, что за ружьё-то всё равно с него спросят, поэтому лучше уж сейчас, сразу, несмотря на едва переносимую усталость, отчитаться перед начальством и закрыть все возможные вопросы и расспросы.
Санитар и боец подняли носилки и пошли в сторону деревни, всё ещё светившейся пожарами и обволакиваемой дымом. Иван, прогибаясь под тяжестью ружья, собирая в кулак остатки сил, поплёлся вслед за ними. Тут очнулся Кривошеин и даже попытался встать, на что санитар резко отреагировал:
– Лежи и не рыпайся, нам так удобнее и быстрее тебя дотащить!
Услышав родную речь, сержант понял, что у своих, опустил голову на носилки, облегчённо вздохнул
14
Наступательная операция наших войск на этом участке фронта длилась ещё четыре дня. За это время войскам в направлении главного удара удалось продвинуться вперёд на фронте длиною в 120 км на 90 километров, слева и справа от этого направления – на 25–30 км. На правом берегу реки Северский Донец, к западу от Изюма образовался Барвенковский выступ, или плацдарм. Яростное сопротивление фашистов, отставание левого и правого флангов Юго-Западного фронта, большие потери личного состава, а также техники и вооружения заставили руководство фронта, с согласия Верховного главнокомандования, приостановить наступление. Образовавшийся Барвенковский плацдарм был, с одной стороны, удачным местом для дальнейшего наступления Красной армии, с другой стороны – таил возможность ударов немцев с левого и правого фланга этого плацдарма, и, соответственно, усиливалась вероятность окружения наших войск в этом районе.
Но в феврале 1942 года здесь установилось временное относительное затишье, обычно именовавшееся в сводках Совинформбюро как «бои местного значения».
Весна, распутица, длившаяся до самого мая, сохраняли зыбкое равновесие и стабильность линии фронта, но было понятно, что с наступлением тепла на северо-востоке Украины следует ждать действий со стороны обеих противоборствующих сторон.
15
Рота, в которой находился Иван Полуэктив, пополнилась после январских боёв личным составом и боеприпасами и уже около двух месяцев находилась в составе резервного соединения фронта, в отвоёванных у немцев окопах. Окопы были оборудованы с немецкой тщательностью, вырыты в полный профиль. Землянки в три наката позволяли обогреться, обсушиться, а также мало-мальски наладить неприхотливый солдатский быт.
Иван сидел в окопе на своей позиции и чистил ручной пулемёт Дегтярёва, который был теперь его личным оружием вместо разбитого во время первого его боя ПТР. Он считал удачей, что командир роты, старший лейтенант Марченко, лично приказал ему взять ручной пулемёт убитого в бою пулемётного расчёта вместо покорёженного ПТР. Этот ручной пулемёт был значительно легче противотанкового ружья, с ним Иван почувствовал себя как будто бы более защищённым из-за возросшей своей подвижности, а также многократно увеличившейся возможности подавлять встречный огонь вражеской пехоты.
Закончив чистку оружия, Полуэктив провёл правым рукавом гимнастёрки по висевшей на его груди медали «За отвагу», совсем недавно врученной ему перед строем. Этим жестом он изобразил, что стирает пыль с медали, хотя на самом деле он просто наслаждался её видом. В то же время, стесняясь своей гордости, он оглянулся, не увидел ли кто из товарищей его трепетного отношения к награде, боясь услышать по этому поводу какое-нибудь злословие или подковыристую шутку. Но никто не обратил внимания на этот его жест, и он с облегчением вздохнул и, упершись в стенку окопа, стал расслабленно, почти бездумно, рассматривать голубое весеннее небо, радуясь теплу и невидимому, но ощущаемому даже здесь, на дне окопа, солнцу.
Его сосед и помощник Степан Решетняк что-то негромко напевал себе под нос, видимо, так же наслаждаясь хорошей погодой, прозрачным весенним воздухом, наполнявшимся запахами свежей травы, и видневшимся справа и сзади
В это время с совещания, проходившего в штабе батальона, возвратились командир роты и взводные. Сразу же стали звучать команды: «Привести себя в боевую готовность, проверить оружие, боеприпасы». Командиры отделений доводили до солдат приказ ротного: «Не болтаться, как дерьмо в проруби! Сидеть в окопах и из них без надобности не вылезать!» Постепенно к концу дня солдаты поняли, что предвидится какое-то большое событие, которое скорее всего уже началось, судя по усиливающейся на западе канонаде и слегка подрагивающей земле.
Но это всё было далеко от места расположения резервных подразделений и частей. Ночью можно было видеть, что слева, далеко за темнеющим лесом, словно вспышки молнии, то загорались, то угасали красноватые отсветы пламени. Глухие звуки дальней стрельбы то удалялись, то приближались, то на некоторое время обрывались совсем. На следующий день политрук роты, обходя окопы, сообщил, что наши передовые части ведут наступление на Харьков и что следует быть готовыми к передислокации резервов, к которым они относятся.
Но на пятый день после начала нашего, казалось бы, удачно начавшегося наступления случилось то, что и должно, видимо, было случиться. Сдержав наступающий порыв наших войск, немцы нанесли сокрушающие удары с обоих флангов Барвенковского плацдарма.
16
Час назад над окопами неожиданно появился двухфюзеляжный немецкий самолёт-разведчик, прозванный солдатами «рамой», а потом преспокойненько, как бы издеваясь над всеми, кто открыл по нему огонь из стрелкового оружия, скрылся за лесом.
Всем стало понятно, что добром этот визит не закончится. Иван Полуэктив, подчиняясь команде взводного, младшего лейтенанта Абрамцева, тоже дал две короткие очереди из своего пулемёта по «раме», но расстояние до самолёта было значительным, а значит, по разумению Ивана, стрельба была бесполезной и ненужной.
После этого установилась тревожная тишина. Эта тишина ожидания чего-то, пока непонятно чего, длилась около часа. А потом слева возник глухой гул, очень далекий и прерывистый. Потом к этому гулу стал примешиваться звук где-то летящих самолётов. День был солнечный, и вскоре над окопами появилась девятка немецких самолетов-штурмовиков – три звена по три самолета. Выставленный наверху траншей ближний наблюдатель срывающимся голосом завопил:
– Воздух! Воздух! Ложись! – и сам, не медля, бросился в окоп.
Через несколько мгновений самолеты с оглушительным ревом, пикируя один за другим, стали сбрасывать на окопы бомбы, которые своим приближающимся и нарастающим свистом-воем ещё и ещё увеличивали и так дикий вой сирен, установленных на каждом немецком самолёте. Иван почувствовал, как всё его существо сжалось до предела, готовое незамедлительно провалиться сквозь землю, подальше от этого земного ада, может быть, туда, в тот потусторонний, но ещё неведомый, а значит, ещё нереальный ад. Стенки окопа сотрясались от взрывов бомб, по распластанному телу барабанили падающие сверху комья земли, иногда они звонко шлёпались на каску. Возможно, что это были мелкие осколки, а может, просто твёрдые камешки. Самое главное, что они пока не причиняли боли, а лишь заставляли Ивана вздрагивать, вжимаясь и вжимаясь в дно окопа, в эту спасительную, такую близкую и родную землю. Самолеты удалились, но вдруг гул снова начал нарастать, и все повторилось сначала. Потом все стихло. Третьего захода не было. Отряхивая насыпавшуюся сверху землю, все разом зашумели и начали подниматься из окопа, кое-где слышались стоны и возгласы раненых. Очумевшие от грохота и воя бойцы постепенно приходили в себя, некоторые из них уже слышали слева. С юго-западной стороны какое-то зловещее урчание и наползающие непонятные шумы.