В субботу рабби остался голодным
Шрифт:
Мириам сочувственно покачала головой.
— Я не виню Джейка Вассермана. Он сделал все, что мог, бросил мне кость — фактически ввел меня в правление за всю ту работу, которую я проделал для храма. Но этот комитет, его понесло… Вы когда-нибудь задумывались, рабби, что это значит — быть архитектором-евреем? Антисемитизм, который был обычным делом — по крайней мере, до последнего времени — в медицине, в банковском деле или в большом бизнесе, — это все ничто по сравнению с антисемитизмом в моей области, в архитектуре. Сейчас чуть полегче, согласен, но знаете ли вы, каков был шанс у еврея устроиться в какую-нибудь крупную архитектурную фирму? Шанс был равен нулю, даже если это был специалист высшего класса, готовый начать простым конструктором.
— Я
— Еще как плохо! Это был к тому же период «великой депрессии», что тоже не облегчало жизнь. Но приходилось бороться, как-то обучаться своему ремеслу, набираться опыта, чтобы в конце концов сделать решительный шаг и открыть свою собственную мастерскую. И вот ты полон идей, художественных замыслов. Ты хочешь построить что-то стоящее, чтобы это увидели люди, чтобы об этом написали в архитектурных журналах. Ты пытаешься создать себе имя. И что в результате? Тебе заказывают проект сети магазинов, перепроектирование стандартной застройки типа этих дешевых крекерных коробок в Колониальном поселке, проект фабрики, универмага. И экспериментировать тут нельзя, потому что тогда заказчик начинает волноваться, даст ли ему банк кредит под залог этой недвижимости или не снизит ли это ее цену, если он надумает ее продать.
— Но разве не у всех так? — осторожно спросил рабби. — Всем приходится идти на компромиссы, чтобы как-то зарабатывать на жизнь.
— Правильно, рабби. Ты зарабатываешь на жизнь, больше не голодаешь, но вдруг — бац! — и тебе уже пятьдесят. Ты уже не мальчишка, за плечами у тебя множество проектов, но ты не чувствуешь удовлетворения. И вот в один прекрасный день тебе выпадает шанс. Твой собственный город собирается строить храм. В архитектурных журналах ты видел фотографии новых крупных проектов — некоторые из них созданы людьми, с которыми ты ходил в школу и о которых никогда не был высокого мнения. Теперь наконец-то у тебя есть шанс показать, на что ты способен. И что? Они вносят кандидатуру какого-то шарлатана, и поскольку он имеет отношение к какой-то известной фирме, построившей несколько церквей, он получает эту работу.
— Ну…
— Но теперь я президент храма и в силу своей должности могу возглавлять комитет по строительству, и никто мне в этом не воспрепятствует. — Шварц хлопнул рукой по столу.
Такое проявление эмоций несколько смутило рабби.
— Но такое здание, я думаю, будет стоить кучу денег?
— Их даст старик Горальский. Я в этом уверен. Я уже разговаривал с ним: описал и разъяснил свой проект, и эта идея ему нравится.
— А она нам действительно нужна, эта капелла?
— Как вы можете так говорить, рабби? Речь не о том, нужна или не нужна! Это вещь духовная! Построить такое здание — для общины это акт религиозного посвящения. Посмотрите на грандиозные европейские соборы и спросите себя, сколько из них были действительно нужны. Прошлым летом мы с Этель ездили в Европу — вместе с Вольфами. Сделали большой тур, и, поверьте, у нас открылись глаза. Знаете, что произвело на меня там самое большое впечатление? На меня — верующего еврея, президента храма? Церкви, соборы! И не только из-за архитектуры, хотя, естественно, меня это интересовало. Было еще нечто. Вы входите в какую-нибудь церковь, вроде Санта-Кроче в Фиренце — то есть во Флоренции, — и там на стенах фрески Джотто, на потолке расписанные балки, а вдоль стен гробницы знаменитых художников и ученых: Микельанджело, Россини, Галилей… Чарли Вольф сказал мне, — а он всего лишь фабрикант одежды: «Морт, для меня это было некое религиозное переживание». И я почувствовал то же самое. И Этель тоже, правда, Этель?
— О, да, рабби. Я почувствовала — как бы это выразиться — духовный подъем.
— Вот я и подумал: почему они могут, а мы не можем? Почему мы… почему я не могу построить храм, который даст возможность нашим людям испытать примерно такое же чувство — такой же подъем, как говорит Этель? Это именно то, чего не хватало нашим храмам. Старые храмы ничего из себя не представляют, а новые похожи на эти соренсоновские пустышки.
— Иногда, — произнес рабби медленно, — мы склонны путать эстетические переживания с религиозными.
— Боюсь, Этель, — сказал Шварц с горькой усмешкой, — рабби не в восторге от нашего проекта.
Рабби покраснел.
— С моей стороны было бы лицемерием утверждать, что мне безразличны внешний вид и размеры синагоги, где я отправляю службу. Безусловно, они в какой-то мере указывают на размеры и значительность общины, и естественно, что как молодой человек, не лишенный амбиций, я предпочитаю быть связанным с большой, растущей, энергичной общиной, а не с малочисленной и хилой. Когда мои друзья, бывшие мои одноклассники по семинарии, навещают меня, мне небезразлична их оценка нашей синагоги вместе со всем, что входит в это понятие. Но масштабность ради самой масштабности? Когда в этом нет нужды? Даже в обозримом будущем? Барнардс-Кроссинг — маленькая община, и даже на «Коль-нидрей», когда храмы и синагоги по традиции переполнены, у нас бывают свободные места. А ведь это только один вечер в году.
То, что вы хотите осуществить акт духовного посвящения, делает вам большую честь, мистер Шварц, но будет только справедливо, если я напомню: то, что вы предлагаете, не соответствует общему направлению нашей религии. Те церкви, полные великолепных скульптур и картин, о которых вы говорили, — для молящихся в них они святы. Сами эти здания святы. Земля, на которой они стоят, священна. Но у нас по-другому. Мы подчиняемся заповеди: «Не сотвори себе кумира». Наши синагоги и храмы — то есть здания, сложенные из камня или кирпича, — сами по себе не святы. Святы только слова, которые в них произносятся. В течение долгого времени пристанищем для Ковчега Завета у нас вполне успешно служил всего лишь шатер.
— Я не нуждаюсь в проповедях, рабби, — холодно сказал Шварц. — Вы хотите сказать, что собираетесь отговорить Горальского от этого проекта?
— Я вовсе не собираюсь навязывать ему свое мнение, но если он спросит меня, мне придется быть с ним откровенным.
— То есть вы скажете, что вы против?
Рабби помедлил.
— Это будет зависеть от того, о чем он меня спросит.
— Что вы имеете в виду?
— Если он спросит, возражаю ли я против новой капеллы, я, конечно, скажу ему, что такая пристройка к главному зданию не противоречит ни нашему учению, ни нашей традиции. — Рабби пожал плечами. — Но если он спросит, считаю ли я ее необходимой, совесть не позволит мне ответить утвердительно. Если же вопрос будет стоять так: считаю ли я это достойным проектом, достойным вложением средств, — мне придется сказать ему, что я могу назвать десятки других, гораздо лучших способов употребить эти деньги.
— Самоуверенный святоша! — раздраженно сказал Шварц жене, когда они остались одни. — Вот что значит дать человеку слишком большие гарантии. Когда они впервые предложили подписать с ним контракт на пять лет, я возражал — и, видит Бог, я знал, что делал.
— Да, наш рабби высказывается без обиняков, — сказала Этель, загружая посудомоечную машину. — Но чего я не могу понять, так это того, почему он так уперся. Я имею в виду, что капелла-то фактически будет его… Мне казалось, что он захочет иметь собственную капеллу вместо общей аудитории.
— В том-то и дело! В каком-то смысле я делал это для него. Во всяком случае, именно он извлек бы из этого наибольшую выгоду. С чего бы ему упираться? Я тебе скажу, с чего: просто чтобы бросить мне вызов. Другой причины я не вижу.
— Ну, я не знаю, что там у него на уме, но с его стороны это было весьма невоспитанно. Я имею в виду, что, будучи у нас в гостях, он мог бы по крайней мере сказать, что это неплохо. Даже если ему не понравилось, он мог бы как-то это скрыть, ответить уклончиво.