В сумерках мортидо

Кубанцев Константин

Из носа вдруг тоже закапала кровь и замарала хорошо отутюженные брюки.

Ник удовлетворенно вздохнул. Работа закончена, на очереди – развлечение.

Яркое июньское солнце, напоминавшее спелый апельсин, задержавшись в зените, мягко покатилось вниз и успело скрыться прежде, чем Ник, не спеша, вышел из подъезда.

Просчитать точное время запланированного убийства – непросто. Всегда готов вмешаться случай. Ник уяснил этот факт давным-давно. Без подсказок и поучений. На основе своего жизненного опыта и скрупулезного анализа.

“Случай! Он может быть значительным, глобальным. Менять судьбу целой страны

или народа. Если бы строптивый конь по кличке Буцефал все-таки ударил Александра Македонского копытом? А корабли Колумба затонули бы во время шторма? А отец Наполеона, пожилой корсиканец Буонопарти, чье имя собственное история даже не сохранила, перебрал бы в тот самый вечер, как частенько случалось, и уснул бы рядом со своей надоевшей за долгие годы супругой, вместо того, чтобы любить ее полночи, зачиная великого императора? Вот это и называют – Его Величество Случай, – думал Ник. – Все наши дела, запрограммированные, целенаправленно-просчитанные – всего лишь цепь многочисленных более мелких случайностей, порой нелепых, редко счастливых, иногда страшных, цепляющихся одна за другую, словно маленькие шестеренки в работающем моторе – ускоряясь в этом непрерывном процессе до бешеного вращения, они создают массу всевозможных искажений, накладывающихся друг на друга, как краски в палитре, рождая новый цвет. Это очевидно! И нет необходимости ни доказывать, ни обсуждать этот замечательный факт”.

В сложном, но плохо организованном механизме, каким является большая современная российская больница, таких случайных событий происходит ежедневно навалом. От того – выпил ли хирург утром чашку кофе или нет – нередко зависит жизнь больного, а как следствие – его родных, друзей, сослуживцев. Болит ли голова с похмелья, ударил ли молотком по пальцу, забивая гвоздь, не подвернул ли ногу, выпрыгивая из переполненного троллейбуса, удовлетворил ли накануне ночью пьяный и ленивый сожитель жаждущую любви операционную сестру… Бардак? Ну, да, бардак.

Вот поэтому в больницу Ник пришел сегодня пораньше. Кстати, на прошлой неделе он уже дважды побывал в этом, как казалось бы, закрытом отделении – опер. блоке.

“Предвидеть всего не возможно, придется действовать по обстоятельствам, но главное – место выбрано удачно”.

Могли, например, отключить воду и отменить операционный день. Могли объявить карантин и запретить посещения больных. Пустынный больничный коридор в силу непредсказуемого стечения обстоятельств мог вдруг превратиться в многочисленную шумную тусовку. Наконец, случайная встреча и заинтересованный взгляд… Тогда – он уйдет. Не подавая виду, что встревожен. С печальным выражением в умных усталых глазах. Человек с такими глазами – свой. Он все понимает и не только разумом, но и своим большим благодарным сердцем. Он всем сочувствует: докторам – у них такой благородный, бескорыстный труд, сестрам – таким молоденьким, но уже повидавшим на своем веку. Страждущим и страдающим. Всем! И он придумает новый план. И осуществит. Здесь или там, но обязательно воплотит его в жизнь. А точнее – в смерть. Потому что – это его работа! А минуты, когда он, потягивая хорошее вино, сопоставляет свои фантазии со своими возможностями – он не променяет ни на что. Это просто его работа.

С годами он научился получать удовольствие от легкой и стремительной импровизации, впрочем, в жестких рамках основного плана.

Несправедливо умирать молодым. Глупо умирать, если ты здоров, умен, уверен в себе, если карьера твоя на стремительном подъеме, любимая женщина рядом, а известность и богатство так близки, что ресницы уже опалены их всепоглощающим жаром. Нехорошо умирать летом, в теплый июньский полдень. Смешно умирать, стянув с себя мокрые от пота штаны и поправляя то, что находится в трусах. Иррационально. Но пуля, ломающая висок, неимоверной силой своего узко направленного удара не оставляет выбора.

11 июня, пятница.

Голова дернулась, словно человек получил резкий нокаутирующий удар в челюсть.

Ник стоял позади только что убитого им человека, до этого мгновения скрытый распахнутой дверкой бельевого шкафчика – шкаф и стена образовывали удобную, даже для крупного широкоплечего мужчины, нишу. Когда тот, кого он ждал, устало присел на низенькую скамеечку и стянул с себя легкие голубые брюки, заляпанные кровью, Ник сделал мягкий короткий шаг вперед, левой рукой чуть отвел дверцу, медленно поднял правую руку до пояса, плотно прижал длинный прохладный ствол пистолета к затылку и указательным пальцем, плавно, по инструкции, нажал на спусковой крючок.

Придерживая обмякшее, потяжелевшее тело за волосы, он вновь растворил дверцу шкафчика, в котором хранилось операционное белье, и осторожно, даже бережно, опустил туда труп.

Ноги, полусогнутые в коленях, остались снаружи.

“Ничего, пусть так и лежит. Никто не обратит внимания”.

Он был прав. Со стороны коридора, если не заглядывать в импровизированную раздевалку, где обычно переодевались хирурги до и после операций, создавалось впечатление, что усталый после многочасовой работы у операционного стола человек сидит, глубоко откинувшись назад, отдыхает.

Ник посмотрел в лицо убитого. – “Он? Да, это он”.

Фотография улыбающегося молодого человека в белом халате и высокой медицинской шапочке находилась во внутреннем кармане пиджака, висевшего в просторном гардеробе его новой квартиры – синоптики не ошиблись, прогнозируя жару, и сравнить было не с чем.

Глава II

– Костя, смотри в рану. Маша, зажим, побыстрее, – проворчал Павел.

Конечно, скучно! Ассистировать – скучно, и Павел это прекрасно понимал. Костя в свои тридцать с небольшим – уже опытный и, главное, хороший хирург. И операция для них обоих в общем-то рутинная, но… любая операция – это чужая жизнь, и невнимательность – недопустима.

– Извините, Павел Андреевич.

– То то же!

Они дружили, но субординация в больничном микромире, а в операционной – особенно, соблюдается строго. Да и повод для раздражения был – день начался неудачно.

– Какие деньги? О чем вы говорите.

– Больные жалуются. В вашем отделении требуют деньги за операцию. Прекратите!

Двое мужчин, одетых в белые халаты, стояли напротив друг друга на расстоянии двух шагов и зло бросали отрывистые короткие фразы.

Один из них, высокий, широкоплечий, но уже начинающий полнеть, выглядел лет на сорок.

– Я за свою жизнь… точнее, карьеру не читал ни единой на жалобы на себя. И такие разговорчики – кто-то, где-то, от кого-то – меня по большому счету не интересуют. Приводите сюда того, кто в лицо мне скажет, когда и за что я взял деньги. И сколько. Даже если и беру, так то у тех, кто хочет, чтобы оперировал я! И только я! Ни вы, ни Константин, а я. Не заставляю. Добровольно дают.

– Бросьте – добровольно! Никто добровольно с деньгами не расстается.

– Ошибаетесь! Впрочем, я догадываясь почему.