В сумерках мортидо

Кубанцев Константин

Павел был старше на восемь лет. Разница казалась пустяковой.

Прошло много лет. Старшему сыну вот-вот исполнится четырнадцать, трудный возраст для подростка, требующий внимания отца. Дочка, восьмилетняя стройная блондинка, уже успела превратиться в восхитительную юную женщину.

С течением времени на чувства легла тень привычки. Фантазия

и безрассудство влюбленности уступили место прагматизму и комфорту спокойной любви. Любви по-домашнему.

И, пожалуй, еще только книги, помимо семьи, работы и коротких связей, сохранили свою роль в его расписанной по минутам жизни.

Он жил в таком режиме последние пять-шесть лет. Привык делать все на бегу, превращая такое состояние в норму. В больнице –

носился с этажа на этаж. Консультировал, осматривал, перевязывал. Не приседая, низко склонившись над столом, быстрым неровным почерком оставлял свою запись в разлохмаченной, измочаленной амбулаторной карточке, и мчался дальше. Его быстрые уверенные шаги, узнаваемые из-за характерного пошаркивания, раздавались то тут, то там. И только в операционной, у стола, ссутулив плечи и пригнув голову под громоздкой бестеневой лампой, угрожающе нависшей над хирургом на ослабленных от времени кронштейнах, он сосредоточенно замирал, разминая пальцы, переминаясь с ноги на ногу, будто ему не терпелось.

Глава III

1 июня, понедельник, 19.00.

На стене клейкой лентой был приклеен большой плакат, изображающий полуобнаженную девицу, а вокруг него – несколько глянцевых снимков поменьше, выдранных из журналов. На одном фото негритянка с большими затуманенными глазами дразнила зрителей грудью силиконового размера с огромными темными сосками и полосой курчавых лобковых волос, отчетливо виднеющихся из-под ажурной веревочки белоснежных шелковых трусов, сдвинутых указательным пальчиком в сторону. А с большого плаката улыбалась платиновая блондинка в джинсовых разлохмаченных трусах, которые она пыталась приспустить.

Должно быть, такое “нижнее белье” изрядно трет, и почему в помещении, где “живут” женщины, по стенам развешана именно женская натура? Резоннее было бы увидеть здесь фотографии культуристов или популярных киноидолов, подумал Павел.

Эта мысль проносилась у него в голове всякий раз, когда он заглядывал к сестрам. Он дал себе слово, что как-нибудь задаст этот вопрос, но пока любопытство не перехлестывало через грань и не преодолевало ленивой неохоты говорить.

– Добрый вечер, Павел Андреевич, – молоденькая сестра оторвалась от мексиканского сериала, затушила сигарету и поднялась со стула. – На обход?

– Да, Катя, – он с трудом вспомнил ее имя, наполовину угадав. “Ночная” сестра, хотя и работала в его отделении, попадалась ему на глаза редко.

В глубине комнаты, называемой “сестринской” – там сестры переодевались и отдыхали, сидели, развалившись на старой потертой кушетке, еще две девушки. Они остались сидеть на месте. Они были старше Кати и проработали в больнице уже лет по пятнадцать-семнадцать. За это время обе успели переспать с тремя поколениями хирургов и, имея такой опыт, относились к медицинской субординации с долей иронии – когда поблизости не было пациентов, обращались к большинству хирургов на “ты”. Они любили ругаться матом, много есть и пить разбавленный спирт. Свои непосредственные обязанности эти сестры выполняли с откровенной ленцой, но в экстренных случаях, требующих самообладания и расторопности, на них можно было рассчитывать. Обе жевали пирожки и через набитый рот пробурчали что-то вроде приветствия: – А-аа, Паша. Павлу даже показалось, что одна из них в этот момент мастурбировала. Кисть руки подозрительно быстро выскользнула из-под полы халата и, не успокоившись, легла поверх, продолжая теребить пуговицу и поглаживать низ живота. Впрочем, на её невыразительном лице не дрогнул ни один мускул.

Павел не обиделся. Много лет назад и он, кажется, переспал с одной из них. Впрочем, уверен он не был. Забыл. В настоящее время ни он их, ни они его – не интересовали.

– Пошли, Катя, – кивнул он молоденькой девочке и та, одернув халат и многозначительно моргнув в сторону своих подруг, будто подтверждая: “Вот видите, я же говорила…” – побежала за Павлом.

А он уже вышел из сестринской и спешил в конец коридора, чтобы с первой палаты, по порядку, зайти в каждую и, хотя бы мельком, осмотреть всех.

Обход! В те времена, когда он начинал, на ежевечерний обход по трем хирургическим отделениям он тратил в среднем три часа. На каждое отделение по часу. Отделение рассчитано на шестьдесят больных. По минуте на человека. Кажется не много. Если все в порядке! Если дополнительные назначения не требуют размышлений, если – очевидны и обычны: обезболивающие, гипотензивные, мочегонные средства, иногда – клизма, контроль артериального давления. Одним словом, если – без особенностей 5 .

5

В действительности, одна минута на одного пациента – довольно много. Некоторые доктора, и таких было большинство, обходят все три отделения за тридцать – сорок минут, перепоручая многие свои врачебные функции сестрам. – Жалобы есть? Нет? И не надо! – быстро, громко, агрессивно произносит дежурный врач заученный монолог, вбегая в палату. На это обычно уходит три секунды. Далее следует синхронный поворот кругом, врача и сопровождающей его сестры – и они покидают палату. Но самое парадоксальное заключается в том, что в подобном отношении к своим обязанностям больше пользы, чем вреда. Ну хотя бы просто потому, что основные назначения и контроль за состоянием больного должен осуществлять лечащий врач. Именно он должен думать, анализировать и беспокоиться о том, чтобы ничего непредвиденного с его пациентами не происходило. А остальным – не следует вмешиваться.

“Жалобы есть? Нет. И не надо. А у вас? Нет. Хорошо. Ах, у вас что-то не так? Да ну что вы! Все у вас хорошо!”

Таким образом, вечерний обход довольно часто превращался в формальность. Иногда – не выполнялся вовсе. Нередко – проходил в виде осмотра только нескольких наиболее тяжелых не “стабильных” больных. А в тех случаях, когда дежурившая сестра того стоила, плавно переходил в бессонное ночное бдение все на той же расшатанной кушетке, на которой сейчас восседали две опытные, но стареющие сестры – с большими грудями, широкими задами и сформированной надлобковой складкой, напоминавшей о несоблюденной диете.

Павлу оставалось обойти последнее отделение, свое. Он уже пробежался по торакальному и абдоминальному. Там лечились больные со злокачественными заболеваниями грудной и брюшной полости, соответственно. Он был далек от лечения подобной патологии и основной целью обхода было – исключить «экстренные» случаи. Это могло быть, что угодно. От необходимости срочной операции и перевода больного в реанимацию – до драки с пьяным больным или пробравшимся в здание больницы наркоманом.

К счастью, пока дежурство протекало спокойно, везде порядок, неприлично пьяных не было ни среди больных, ни среди персонала, больных, чье состояние заметно бы ухудшилось за время дежурства – тоже не было.

У “себя” – он обычно не спешил. Он подолгу задерживался в каждой палате – приседал на край кровати для того, чтобы пощупать ткани, поближе вглядеться в рану, “помять” живот, сосчитать пульс, выслушать. И пациенты, распознав в нем заведующего и чувствуя, что он расположен к беседе, охотно высказывались, порою не стесняясь в выражениях. А он легко разделял пустые причитания страдающих людей и недопустимые оплошности со стороны медиков – врачей, сестер, санитарок. Вырвавшаяся фраза, двояко трактуемая. Поверхностный или равнодушный осмотр, грубость, нетерпеливость, забывчивость. Павел знал, что последнее есть результат той нагрузки, физической и психологической, которую испытывают хирурги, но все же… Значит предстоит разговор с проштрафившимся доктором. Да, он умел поставить на место и своего коллегу и пациента, когда тот, пользуясь «законными» привилегиями больного, досаждал мелочными глупыми придирками, нервирующими и раздражающими Павла, да и остальных сотрудников, трудно и самоотверженно работающих.