В Суоми
Шрифт:
Итак, уже не четыре, а, можно сказать, четыре с половиной парламентских партий поддерживают эту кандидатуру. Так от выборов к выборам возрастающая популярность — наглядное свидетельство того, что «линия Паасикиви — Кекконена» занимает все больше и больше места в сердце финнов, и в первую очередь все активнее вступающей в политическую жизнь молодежи. Обращаясь к ней, Кекконен вспоминал, что в его университетские годы господствовал лозунг: «Патриотизм имеет две неотделимые друг от друга стороны: любовь к своей стране и ненависть к русским».
— Откровенно признаю, — говорил он, — что с точки зрения того периода я совсем не патриотичен. Я люблю свою страну и защищаю ее интересы, но не испытываю ненависти к другим странам. Мое самое сильное желание, исходящее из глубины сердца, чтобы нынешняя финская молодежь могла строить свой патриотизм на его главной основе, а именно на основе любви.
И хотя для тех, кто осуществлял новую политику, прошедшие годы были нелегкими и «стена ненависти и недоверия была высокой», — самое сильное желание Кекконена сбывается. С каждым годом все больше финнов убеждаются в том, что «безопасность — это не отгораживание изгородью, а открывание дверей», что Суоми, проиграв войну, выиграла мир.
Рассказывают, что как-то, возвращаясь с лыжной прогулки далеко на севере Финляндии, президент зашел в крестьянский дом. Гостеприимная хозяйка тут же усадила гостя за стол, расстелила скатерть и заварила кофе, без которого в Суоми не обходится ни одна беседа. Наливая себе чашку, Кекконен пролил несколько капель на сверкающую белизной скатерть. Хозяйка сделала вид, что не заметила этого, но когда ее муженек, увлеченный беседой, посадил на скатерть кофейное пятно, она не удержалась и сквозь зубы процедила: «Ну вот, еще второй растяпа нашелся!..» Через некоторое время, к рождеству, радушные хозяева получили из Хельсинки посылку. Белая полотняная скатерть с салфетками и пришпиленной к ней запиской: «От первого растяпы». В этой были-анекдоте — существеннейшие черты финского «менталитета». Демократизм, одержимость спортом и чувство юмора, не покидающие человека даже в самом рискованном положении. И то, что эти свойства в высокой степени присущи Урхо Кекконену, укрепляет его популярность.
Здесь, в Суоми, очень любят рассказывать о спортивных успехах своего президента. Это как бы дополнительный штрих на знакомом портрете, делающий оригинал еще ближе сердцу зрителей, большинство которых обязательно занимается или занималось спортом. Вот почему в политических выступлениях Урхо Кекконен так часто ссылается на спортивный кодекс чести, употребляет сравнения из области спорта. И сам он подчеркивает это, когда, обращаясь к народу, говорит: «Прибегая к спортивной терминологии, хочу сказать, что, как часто бывает, лучше уметь себя хорошо держать в роли побежденного, чем не уметь себя держать в роли победителя».
В первый раз я увидел и услышал Кекконена лет десять назад, в холодный зимний день в Лахти, возле знаменитого трамплина для прыжков с лыжами. Пар дыхания вырывался из ртов многотысячных болельщиков и лыжников. Согревая себя, люди переминались с ноги на ногу, а высокий человек, поблескивая очками, с обнаженной, несмотря на мороз, лысой головой, открывал международные лыжные соревнования.
И вот сейчас с этим высоким, сухощавым человеком с умными проницательными глазами мы сидим за столом в его гостиной в Тамманиеми, и он рассказывает, что зимой в шестьдесят шестом году он прошел на лыжах тысячу пятьсот километров, а в этом году — только тысячу, потому что именно на зиму выпало несколько зарубежных визитов. Но зато в наступающем шестьдесят восьмом он непременно наверстает упущенное. И когда я спрашиваю своего собеседника, какое не имеющее отношения к политике событие его жизни ярче всего врезалось ему в память, я думаю, не о спорте ли он скажет, не о той ли минуте, когда стал чемпионом страны…
Но нет! После краткого раздумья Урхо Кекконен отвечает:
— Нет! Спорт у меня — хобби. И наиболее сильное переживание — не рекордный прыжок, а защита диссертации на степень доктора юридических наук.
Это было в 1936 году, в том же году, когда его впервые избрали депутатом парламента. Диссертация была посвящена муниципальному праву. Исторически сложилось так, что в жизни Суоми местное, муниципальное самоуправление играет особую, огромную роль. Впрочем, рассказ об этом увел бы нас далеко в сторону, и поэтому здесь я хочу сказать то, что ученые, не только в Суоми, но и у нас, считают, что докторская диссертация Кекконена имеет большую научную ценность. Работая над ней, он больше года провел в Германии — в 1931—1932 годах, как раз тогда, когда гитлеровский фашизм неудержимо рвался к власти. Из Германии молодой юрист пишет одну за другой корреспонденции в финскую газету, подвергая уничтожающей критике Гитлера и его партию.
И много позже парламентскую деятельность Кекконен совмещал с журналистской. Перед тем как приехать в Тамманиеми, я просмотрел книжку Пекка Пейтси, изданную в годы второй мировой войны, в которой собраны статьи, в частности доказывающие, что война эта для финнов бесперспективна, что надо выйти из нее и изменить внешнеполитический курс и начать сотрудничать с Советским Союзом. Пекка Пейтси — был псевдоним Урхо Кекконена.
В начале декабря 1943 года, в самый разгар войны, когда многим государственным деятелям еще не совсем до конца ясен был ее исход, приехав в Стокгольм по приглашению парламентской фракции аграрной партии Швеции, Кекконен выступил с докладом в шведском риксдаге, где доказывал, что не в интересах Суоми быть союзником какой-либо великой державы в качестве форпоста у советской границы. Что Суоми не может строить свою будущую политику на противоречиях между Советской Россией и ее нынешними союзниками и на предсказываемом разладе между ними. Национальные интересы страны не позволяют ей связывать себя с политической линией, направленной против Советского Союза. «Можно, конечно, считать утопией, что финский народ, известный своей неуступчивостью, согласится на искренние, добрососедские отношения с Россией, которая во времена царизма считалась его исконным врагом. В условиях продолжающейся войны, когда ее ужасы еще причиняют боль, такие сомнения вполне понятны», — говорил он тогда.
И все его дальнейшие усилия были направлены к тому, чтобы то, что многими считалось утопией, сделать былью.
— Не правда ли, требовалось большое мужество, чтобы в разгар войны выступить с таким докладом в парламенте соседней страны? — спрашиваю я.
Не отвечая на мой вопрос, собеседник о чем-то задумался. И впрямь, досадую я на себя, как человек, обладающий таким тактом, как он, может говорить о своем мужестве?
— Конечно, требовалась некоторая решимость, — помолчав, отвечает Кекконен, — и я долго думал, перед тем как выступить в Стокгольме, вопреки большинству своей партии и позиции парламентской фракции. Но еще труднее было для меня издать распоряжение о роспуске, о запрете ИКЛ. Все мои товарищи по университету, по службе, большая часть интеллигенции находилась под влиянием лапуаской шовинистической идеологии, большинство студенчества, как сплавляемый весенним потоком лес, было унесено экстремистским правым движением Лапуа. Подобная же ситуация имела место, и в более широком масштабе, и среди других буржуазных кругов. И все они меня решительно осуждали.
Речь шла о том, что, став министром юстиции в 1937 году, Кекконен запретил профашистскую организацию ИКЛ («Народное патриотическое движение»), названную по имени местечка Лапуа, где она впервые оформилась. ИКЛ хотела создать новый строй по образцу немецкого «национал-социализма». Однако Верховный суд двумя голосами против одного отменил решение Кекконена, признав его противоречащим конституции… Кекконен, не удовлетворившись таким вердиктом, начал судебный процесс против ИКЛ.
— Это было правильное решение, — говорит мой собеседник. — На следующих выборах фракция ИКЛ в парламенте уменьшилась почти что вдвое. Я хотел показать, что мы овладели положением, что Суоми не пойдет по фашистскому пути, и тем самым успокоить общественное мнение Советского Союза, который с недоверием относился к финской политике…
Решение Верховного суда не могло, конечно, развеять, подозрения. Процесс должен был доказать противозаконность существования ИКЛ…
— Но, — президент развел руками, — вскоре стало не до процесса — началась «Зимняя война».
И лишь в 1944 году, войдя в правительство Паасикиви как министр юстиции, Кекконен, соблюдая условия перемирия, смог осуществить свой давний замысел — распустить все организации фашистского типа.
Вспоминая обо всем этом, Кекконен говорит:
— У меня было немало сильных политических переживаний, и неправильно было бы выделять какое-нибудь из них. Но самое главное, я доволен тем, что внес свой вклад в изменение отношений Суоми и СССР, и это сулит сейчас превосходнейшие перспективы. — После небольшой паузы он добавляет: — Хотя были тут и трудные моменты. Но осложнения в мою деятельность в этом направлении вносили главным образом некоторые финские политики. Советские же руководители, я должен об этом сказать прямо, всегда шли мне навстречу, понимали мои затруднения и помогали преодолевать их…