В Суоми
Шрифт:
Нет. Не забыть никогда того июньского утра 1944 года, когда мы форсировали Свирь, — ни дорожной пыли, закрывшей солнце, ни очередей автоматов «Суоми», которыми встречали нас оставленные в лесу для прикрытия отхода финские автоматчики.
К вечеру пошел дождь. Тяжелые капли стекали по металлическим каскам, поблескивали на плоских штыках. Плащ-палатки коробились от влаги.
Но тогда, в июне 1944 года, придя в Комаровичи, мы уже не могли бы встретиться с Кууно, потому что в те дни он был далеко от Свири.
Из Комаровичей его отправили в офицерскую школу, и выпущен он был из нее фендриком, то есть младшим лейтенантом.
Зная о гимнастических успехах Кууно, его отправили в спортивный лагерь полка, затем дивизии, а затем фронта…
Отец и друзья отца и раньше говорили Кууно, что война эта несправедливая, что она нужна фабрикантам и вредна рабочему классу.
— Вскоре я и сам понял это. Даже те парни, у которых отцы не такие, как мой, тоже начали постепенно соображать, — рассказывает Хонканен и вдруг, перебивая себя, спрашивает: — Вы читали роман Вяйне Линна «Неизвестный солдат»? Там этот процесс отрезвления хорошо показан.
И поэтому, когда после болезни Кууно был назначен офицером, начальником команд, работавших на медных рудниках вблизи Тампере, он по тем временам оказался слишком либеральным начальником.
Рабочие на рудниках хорошо запомнили этого безусого офицера с отличной выправкой, но совсем не похожего на тех воинственных фендриков, которые считали чуть ли не изменником каждого, кто не был уверен в том, что финская армия дойдет до Урала.
Некоторые рабочие медного рудника сейчас, отдавая ему на выборах свои голоса, вспоминали о том времени:
— Мы и тогда подозревали, что ты свой парень!
Но коммунистом тогда он еще не был. И если в Союз демократической молодежи Кууно вступил сразу после войны, то партийцем сделался лишь в 1950 году, когда ему исполнилось двадцать восемь лет.
Но в дни войны этот молодой офицер больше думал о мире, чем о войне; по-своему готовясь к мирной жизни, верный мечте сочетать высшее образование со спортивными рекордами, он копил деньги на учебу.
Теперь уже не крысы помогли, а курево. Он — некурящий, но в воинский офицерский паек входили сигареты, не меньше пачки в день. Тем, кто не курил, выдавали стоимость сигарет деньгами, которые Кууно откладывал на учебу. Кое-какие суммы урывал он и от жалованья. Денег накопилось столько, что их хватило на первый год учебы в Институте физической культуры при Хельсинкском университете, откуда выходили теоретики и инструкторы спорта, учителя гимнастики в лицеях.
Кууно выиграл в футбольной лотерее, в этом своеобразном тотализаторе, пять тысяч марок. Выигрыш — марки тогда были значительно весомее, чем сейчас, — стал материальной основой второго года учебы. Правда, приходилось еще подрабатывать по мелочам.
— Мы бы тебе дали подработать в «Бюро дедов-морозов», — сказал Эса.
Дед-мороз — веселая, хлопотливая, праздничная работенка. В святки в городе действуют несколько таких бюро. Объявления публикуются в газетах. Родители по телефону вызывают деда-мороза. Он мчится по указанному адресу, захватив с собой длинную белую бороду, колпак в блестках, белоснежный халат и пустой мешок. У дверей квартиры заказчика он быстренько переодевается, родители вкладывают в его мешок подарки, которые он должен раздать детишкам. На бумажке пишут их имена и какая кому предназначена игрушка. И, как говорится, «во всеоружии всех этих данных» дед-мороз торжественно входит в квартиру, раздает подарки, водит с детишками хоровод, поет песенку, обронит две-три шутки и… мчится по следующему адресу.
Такое «Бюро дедов-морозов» имеется и в пригородном клубе молодежи, где работает Эса.
— «Ваши демократические деды-морозы гораздо лучше и веселее, чем из других бюро!» — говорят нам клиенты, — с удовлетворением сообщает Эса.
Трехлетний курс, но уже не средней школы, а института, Кууно закончил опять-таки в два года. Правда, некоторые предметы были ему зачтены как человеку, окончившему офицерскую школу.
Как и прежде, рассчитана была каждая минута, напряженная учеба сочеталась с непрестанной тренировкой на спортивных площадках. Но ко всему этому Кууно уже был захвачен активной общественной работой в Социалистическом союзе студентов, в обществе «Финляндия — СССР», и Обществе сторонников мира. В 1947 году он завоевал звание чемпиона Финляндии за прыжок в высоту на 190 сантиметров.
Стоит ли перечислять победы Хонканена на Олимпийских играх в Лондоне, на соревновании Норвегии и Финляндии в Осло, когда он — прыжком на 193 сантиметра — перекрыл свой прежний рекорд! В это время, окончив институт, он был уже учителем гимнастики в лицее сначала в Тампере, а затем в Кеми.
Делегация Финляндии на Всемирный конгресс сторонников мира в Варшаве избрала его своим секретарем. Конгресс Международного союза студентов — в постоянное бюро. И там, в Праге, около года он работал секретарем по спорту. А вернувшись на родину, снова стал учителем гимнастики в Тампере, в лицее для мальчиков.
Слушая рассказ о жизни Кууно Хонканена, еще раз убеждаешься в том, как тесно переплетается в Финляндии спортивная жизнь с политической.
В центральных органах Рабочего спортивного союза (ТУЛ) верховодили правые социал-демократы, которые прошли в руководство в то время, когда левые рабочие не могли выступать открыто. И хотя после войны положение в стране изменилось, хотя в ТУЛ пришло много активной рабочей молодежи, сочувствовавшей коммунистам и народным демократам, во главе ТУЛ по-прежнему находился друг и соратник Таннера Вяйне Лескинен — недавний председатель шовинистской организации «Братья по оружию». Это руководство, проводя раскольничью политику в рабочем классе, запретило финским рабочим-спортсменам принимать участие во Всемирном фестивале молодежи и студентов в Берлине в 1951 году.
Но, вопреки этому запрету, Кууно поехал на спортивные соревнования.
Он занял там третье место.
Казалось бы, финские спортивные организации могут гордиться своим посланцем.
Однако по возвращении домой руководство ТУЛ дисквалифицировало его!
Год он не мог принимать участия в соревнованиях, спортивные площадки были для него закрыты.
Через год «табу» с Кууно было снято, и он снова отстаивал спортивную честь Суоми — в соревновании с норвежцами. Но вскоре был снова дисквалифицирован — и уже, как «рецидивист», на два года, потому что, ослушавшись «спортивных боссов», представлял финскую молодежь в соревновании на Всемирном фестивале молодежи в Бухаресте в 1953 году.
Принципиальное поведение таких спортсменов, как Хонканен, — а их было немало, — несмотря на все репрессии, которым они подвергались, обновление рядов ТУЛ рабочей молодежью, вырастающей ныне в обстановке, когда левые рабочие организации легальны, привело к тому, что с каждыми новыми выборами в руководящие органы ТУЛ таннеровцы один за другим вынуждены были уступать место тем, кто ближе к массам рабочих-спортсменов и более энергично и последовательно отстаивал их интересы.
Несколько лет назад Лескинен и его друзья увидели, что они потеряли большинство в руководстве ТУЛ. Тогда-то они и повели разговоры об «объединении спорта», взяли курс на уничтожение ТУЛ, на слияние его со СВУЛ; это фактически привело бы к тому, что рабочая организация растворилась бы в недрах более богатой буржуазной и потеряла свое лицо.