В те дни на Востоке

Чернов Тимофей Николаевич

Наконец, Старков доложил, что взвод построен. Арышев подошел к бойцам. На лице его выступил румянец, как когда-то у доек» перед классом.

– Товарищи, как вы уже догадываетесь, с сегодняшнего дня я буду вашим командиром. – Он мельком окинул притихший строй, переступил с ноги на ногу. Двадцать пар глаз неотступно смотрели на него, следили за каждым движением. – Опыта в работе я еще не имею, но думаю, что общий язык сумеем найти…

– Найдем! – выкрикнул кто-то на левом фланге.

Лейтенанта будто холодной водой

окатило. «Общий язык… Черт знает, что несу. Офицер, называется»…

Но в голову, как назло, ничего не шло. Куда девались те простые слова, с которыми он собирался обратиться к своим будущим подчиненным?

– Вы у нас временно или постоянно?

– А когда нас на фронт направят?

Арышев вспомнил наказ комбата: «Берите их сразу в руки, а то поздно будет».

Волнение его перешло в раздражение. Плотно сжав губы, он поднял прищуренные глаза.

– Насколько мне известно, вопросы задают по одному, а не хором. – Строгий тон лейтенанта заставил всех смолкнуть. – А на фронт, к вашему сведению, направляют только дисциплинированных. У вас же я таких не вижу.

– По-вашему, мы всю войну должны здесь сидеть? – А кто воевать будет?

Больше всех возмущался молодой веснушчатый боец на левом фланге. Пряжка на его гимнастерке сбилась в сторону, на одной ноге спустилась обмотка.

– Прекрати, Шумилов! – одернул его Старков. – Патриот нашелся! А кто будет здесь служить? Небось, самураи не лучше фашистов!

На тонких скривленных губах солдата заиграла лукавая усмешка. Глаза озорно блеснули.

– Ну и сиди тут, тренируйся: «Лежа, одно и то же, прицел вчерашний!»

По строю покатился смешок.

Арышев шагнул в сторону левого фланга..

– Верно сказал старший сержант, что самураи не лучше фашистов. Поэтому здесь такой же фронт, как на Западе. Правда, тут мы не наступаем, а готовимся к обороне, но если потребуется…

– На голые сопки мы каждый день наступаем, – съязвил Шумилов.

– Значит, отлично натренировались, хоть сейчас в бой. Так, что-ли?

– Так или не так, а воевать сможем.

– Что ж, посмотрим завтра, на что вы способны…

Больше никто не бросал реплик. Арышев чувствовал себя увереннее. Теперь он не подыскивал удачных фраз, говорил спокойно и просто.

– Какими бы я хотел видеть вас, товарищи? – Он взглянул на левый фланг, где стоял со спущенной обмоткой Шумилов, а рядом с ним – два бойца с грязными подворотничками. – Конечно, не такими, как сегодня.

Вечером, когда в казарме прошла поверка, Арышев с командирами взводов своей роты шел в Копайград (так офицеры называли место расположения своих квартир). Копайград находился у подножья сопки, в полукилометре от солдатских казарм. Прямая дорожка тянулась к землянкам, дымившим в вечерних сумерках.

Офицеры шагали неторопливо, раскуривая самокрутки. Справа от Арышева шел лейтенант Быков, невысокий, кряжистый. Он был

уже в годах, но держался бодро. Говорил, что на работе еще заткнет за пояс молодого. Его мускулистые руки и сухощавое лицо с острым подбородком были искраплены синеватыми порошинками – следами многолетнего шахтерского труда. Когда немцы стали угрожать Донбассу, Быков покинул забой и вместе с товарищами ушел защищать родную землю. О дальнейшем его пути без слов говорили шрам на щеке да награды на груди.

– Не нравятся мне эти сопки и пади, – говорил он Арышеву. – Хотя тут и пули не летят и снаряды не рвутся, но я бы не согласился всю войну здесь сидеть. К тому же японцев я никогда не видел, к забайкальским ветрам не привык.

– Привыкнешь, Илья Васильевич. Не ты первый, не ты последний, – пробасил лейтенант Воронков, высокий, с ласковыми черными глазами и тонким носом с горбинкой. – А фронтовики и здесь нужны.

За разговорами подошли к землянке. Быков опустился на две ступеньки вниз, открыл дверь. Офицеры вошли в тесную прихожую с умывальником и кирпичной плитой. Крутнув колесико медной зажигалки, Быков осветил узкую комнату с топчанами около стен и небольшим столом между ними, зажег коптилку. Под потолком зажужжала муха, где-то, забившись в щель, скрипел сверчок.

Воронков начал разбирать постель. Над его топчаном Арышев увидел вырезанную из газеты карту военных действий. Красным карандашом на ней были округлены освобожденные города: Краснодар, Сталинград, Курск.

– Давайте еще закурим по одной, как во фронтовой песне поется, – предложил Быков Арышеву.

Анатолий присел к столу, раскрыл портсигар. Ему нравился этот простой человек с синеватыми порошинками на щеках. Он с благоговением посматривал на его награды.

Свернув узловатыми шахтерскими пальцами цигарку, Быков сладко затянулся.

– Самосад, с девятой гряды от бани. Хорошо продирает.

– Теперь ты оживешь, – сказал Воронков, зная о том, как тяжело мучился Быков из-за перебоев с куревом.

– А ты как думал! У кого табачок, у того и праздничек. Воронков разделся, лег в постель. Ему хотелось, чтобы Быков рассказал что-нибудь о фронте.

– Может, ради «праздничка», Илья Васильевич, поведаешь нам о своих ратных подвигах.

Быков не прочь был рассказать, но боялся показаться нескромным перед новым товарищем.)

– Лучше Анатолия Николаевича послушаем, как сейчас в гражданке живут.

– А я тоже мало знаю, – ответил Анатолий, снимая сапоги. – В город из училища редко ходил.

– Давай, Илья, начинай, – настаивал Воронков.

Быков докурил самокрутку, разделся и погасил коптилку. Натягивая на себя одеяло, в шутку сказал:

– Если бы поднесли кружечку пивца с сушеной таранькой, тогда бы и просить не надо.

– Тогда ты уж не отделение, а роту бы вывел из концлагеря, – рассмеялся Воронков.