В те дни на Востоке
Шрифт:
– Ой, товарищ линтинант, и так вся гимнастерка мокра, – взмолился Степной.
– Если каждый день так заниматься, то и ног до столовой не донесешь, – проворчал Шумилов.
Лейтенант взглянул на него, усмехнулся:
– Уж за ваши-то ноги я спокоен – вы их не перетружаете. Оттого, видно, и занимаетесь так.
– Как? – обиделся солдат.
– Сейчас покажем.
Арышев вызвал из строя Данилова, взялся одной рукой за длинный ствол его ружья и протрусив несколько шагов, лег на спину.
Все рассмеялись, узнав по этим действиям Шумилова.
Лейтенант подошел к строю, на мгновение
– А вот Степной выполнял команды четко, как полагается солдату.
На побуревшем курносом лице солдата засветилась смущенна» улыбка: впервые за свою службу он услышал похвалу офицера.
– Старательно действовали Данилов с Вавиловым. Лейтенант приложил руку к козырьку фуражки и объявил всем троим благодарность.
– Теперь – с песней до казармы. За вами же должок остался, – улыбнулся Арышев.
– Споем! – отозвались бойцы. Степной звонким голосом затянул:
Фашисты-людоеды
Пришли в наш край родной
За легкою победой,
За сытною едой.
Все дружно подхватили:
Пехота, красная пехота,
Могучие полки.
У всех одна забота –
Фашистов на штыки.
Арышев с увлечением подтягивал бойцам. На душе его было легка и радостно, как после сдачи трудного экзамена.
В этот день он поздно вернулся в землянку. Воронков, склонившись над столом, что-то писал при свете коптилки, а Быков уже спал.
– Где пропадал до сих пор? – отложив ручку, спросил Александр Иванович.
– В казарме. Столько оказалось дел, что дня не хватило. – Анатолий снял гимнастерку и, оставшись в майке, присел к столу. Ясные глаза его потускнели, исчез с лица румянец.
– А я уж грешным делом подумал, что ты в клуб забрел.
– Что вы! Тут сейчас не до клуба. – И рассказал, как у него прошел первый день. – Меня удивляет, почему за этот взвод никто не взялся раньше. Пусть Померанцев их распустил, а после?
– После командир роты поручил проводить занятия старшему сержанту, поскольку не было офицера. Требования, естественно, снизились. Но ты не отчаивайся, народ у тебя не плохой, подтянешь. Главное – не терять веру в свои силы.
– За это я спокоен. Как раз сегодня и почувствовал веру в свои силы.
– Вот и прекрасно! Значит, с душой будешь работать. – Воронков заклеил конверт и начал писать адрес.
Арышев увидел лежавшую в сторонке фотографию молодой женщины – в темном платье с белым узорчатым воротничком и сплетенным на голове венком из кос. Она сидела на стуле и держала на коленях мальчика в матросском костюмчике.
– Жена? – показал Анатолий на фотографию.
– Да.
– Тоже учительница?
– Сейчас директор школы.
– А сын у вас уже большой.
– Растет. Седьмой годок пошел. А это наша студенческая, – подал Воронков другую фотографию.
Анатолий отыскал Александра Ивановича. Он стоял рядом с девушкой, на голове у которой был знакомый венок из кос.
– Значит, вы учились вместе с будущей женой?
Воронков встал, привычно сунул руки в карманы и прошелся по землянке, как, бывало, в классе. Головой он едва не доставал потолок.
– Вместе учились и дружили с первого курса. А на выпускном вечере отметили свадьбу и поехали работать в район. Меня, как крестьянского сына, тянуло
– Да-а, если бы не война, я тоже сейчас заканчивал бы пединститут, – с грустью сказал Анатолий. – Может, после войны, если будем живы, еще поработаем в школе.
– Если будем живы, – задумчиво повторил Воронков. – Но японцы нас не оставят в покое. Вчера на стрельбище опять двух диверсантов задержали. Оказалось, русские белогвардейцы, когда-то бежавшие в Маньчжурию.
Глава третья
Пограничный город Маньчжурия стоял против нашей станции Отпор. На одной из его неказистых улиц выделялся двухэтажный кирпичный особняк, обнесенный железной оградой. У входа на бамбуковом древке висел белый флаг с багровым кругом – символом страны восходящего солнца. С тех пор, как японцы стали властвовать в Маньчжурии, жители города – китайцы и русские испытывали страх, проходя мимо этого дома. Боялись и хозяина особняка, пожилого худощавого японца в очках. Это его сотрудники выявляли недовольных порядками Маньчжоу-Го[1]
Звуки оркестра и солдатские песни доносились до каждой улицы, до каждого дома. Долетели они и до больницы, в которой лежал Померанцев. Шесть дней назад Иван пришел в сознание и впервые узнал о начавшейся войне. Тогда у него была надежда на победу Японии. Об этом кричало радио. А потом, как гром средь ясного неба, пришла страшная весть – император согласился на капитуляцию. Правду говорил Винокуров, что «японцев раздавят, как козявку»… А что будет с ним? Как назло, долго не заживает голова. Пока лежит, боль не чувствуется, а как встанет, все идет кругом. Недавно у него был Кутищев, говорил, что подастся с Охотиным к чанкайшистам. Разве он бы отстал от них, если бы не болезнь?
Однако, осматриваясь в этом замкнувшемся темном кругу, Иван находил слабые просветы, которые еще оставляли надежду на жизнь. Напрасно он так сокрушается: никто же не знает, что он находится здесь. Только бы не встретиться с однополчанами. Но в этом людском море навряд ли такое может случиться. Значит, надо ждать выздоровления и бежать.
Глава двадцатая
Пока высаживались десанты, полк Миронова шагал по Маньчжурской равнине. Позади остались трудные перевалы Хинганского хребта, размытые пути и горные потоки. Теперь была ровная грунтовая дорога. Солнце хотя и стояло в зените, но не чувствовалось в нем сухого испепеляющего дыхания. Далеко окрест видны поля, разбитые, разделенные на участки владельцев, засеянные кукурузой, гаоляном, чумизой. Среди них, словно гнездовья, поселения, похожие друг на друга – с узкими улочками, глинобитными фанзами, огороженные такими же глинобитными стенами, за которыми зеленеют огороды.