В тени алтарей
Шрифт:
— Что сам думаешь делать?
— Собираюсь поступать в академию. Прелат посоветовал. И прошение епископу написал.
— Браво! Молодец! — похвалил Стрипайтис. — Знаешь, я тоже в Россию бегу. На черта я здесь нужен!.. Вот увидишь, половина Литвы убежит. Мне один военный сказал, что оттуда, где будут бои, жителей вывезут принудительным порядком. А в России широкое поприще для работы. Социалисты там так и кишат. Ну, а что слышно в Калнинай? Настоятель все еще косится на тебя?
— Теперь ничего, смягчился. У него и ячмень и овес пропали: окопы там вырыли…
— Райнакисы,
— Нет, недавно только. Барон чего-то раскис…
— А баронесса? Хороша, бестия! Как, удалось завести роман?
— Какое там… Даже, если бы и захотел, времени не было. И она не так давно из-за границы вернулась…
— Жалко, жалко… Хорошо бы всем нам встретиться где-нибудь в России. Может, они протекцию бы оказали…
Поговорив немного, оба ксендза распростились, и каждый пошел своей дорогой.
Теперь Васарис направился к Бразгисам. Ему нетерпелось узнать, мобилизовали ли доктора и если да, то что думает предпринять Люция. Подойдя к двери, он увидел, что визитной карточки доктора на ней уже нет, и забеспокоился. Нажал на кнопку звонка. Долго звонил он, пока наконец вышла прислуга соседей и рассказала, что доктора взяли на войну. Барыня, когда прощалась, очень плакала. И Витукас раскричался, словно понял, какая беда пришла. Ксенженька немного запоздал: барыня позавчера только выехала к своему дяде-настоятелю.
Опечаленный этим известием, Васарис пошел к капеллану Лайбису в надежде получить более подробные сведения о последних событиях.
— А, поэт!.. — встретил его капеллан, вставая из-за стола. — Тяжел ты на подъем, уважаемый, когда надо навестить друзей. Хоть бы на два дня пораньше приехал, осушил бы несколько слез госпожи Бразгене.
— А вы что, ксендз доктор? Говорят, философский взгляд на жизнь — лучшее утешение в скорби.
Ксендз Лайбис поднял брови.
— Из ваших слов я могу заключить, что вы совершенно не интересуетесь госпожой Бразгене. Не обманывайте себя: юношеская любовь быстро возвращается.
Капеллан заговорил серьезным тоном и рассказал со всеми подробностями о том, как мобилизовали доктора, и об отъезде Люции. Последнее письмо доктор написал уже по пути на австрийский фронт. Он сам посоветовал жене перебраться к дяде; там все-таки безопаснее.
Узнав, что Васарис собирается в академию, Лайбис сделал кислое лицо.
— Поезжай, — проворчал он, беззвучно осклабившись. — Окончишь еще одну семинарию!.. Не понимаю, на что тебе древнееврейский язык, углубленный курс нравственного и догматического богословия, схоластика. Литературы ты там и не понюхаешь. Ну, если кончишь, по крайней мере хоть из прихода вырвешься. А может быть, и протрешь себе глаза… Увидишь большой город, людей… Поезжай!..
Васарису скептические речи капеллана больше пришлись по нутру и ободрили его сильнее, чем упования прелата Гирвидаса.
Едва успев вернуться в Калнинай, он уже начал тревожиться — постоянно ждал известий из действующей армии и ответа епископа. Наконец, через две недели, пришел из курии толстый пакет. В нем оказалось разрешение
Однако сначала надо было побывать дома, попрощаться с родителями и домашними. Пользуясь случаем, он собирался съездить и в Клевишкис, повидаться с каноником Кимшей и госпожой Бразгене.
Когда Васарис приехал домой, радости родителей не было границ. Но после того, как он рассказал о своем намерении, все приуныли, а мать расплакалась:
— Ой, ксенженька, и зачем вам браться за такое хлопотное дело? Оставите нас одних, может, больше и не увидимся.
Но отец тотчас одумался:
— Божья воля, мать… Там хоть и придется бедовать, зато жив будет. А здесь неизвестно, чего еще дождешься.
Васарис успокоил родителей: ни там, ни здесь никакой опасности не будет. Просто ему надо учиться дальше. Так епископ захотел.
На другой день он поехал в Клевишкис. Встреча с каноником Кимшей и Люцией была очень теплой. Они досыта наговорились, — рассуждали о политике, строили разные предположения относительно войны. Утешали себя тем, что до зимы, ну, самое позднее к весне, все кончится. У дяди госпожа Бразгене успела успокоиться. С мужем, бог даст, ничего дурного не случится: он ведь не солдат, а врач. Так и он сам утешал ее в письмах.
Перед разлукой с родным домом Васарис задумал устроить маленькие проводы. Он пригласил на воскресенье настоятеля прихода, каноника Кимшу, госпожу Бразгене и несколько самых близких родственников. Все еще хорошо помнили, как здесь весело отпраздновали три года назад проводы семинариста Людаса. Теперь многое изменилось, и никому не было весело. Каждый ощущал приближение грозного призрака войны, каждый со страхом думал о том, что его ждет завтра. Увидятся ли еще между собой все, кто собрался здесь перед разлукой?
Люция выразила желание прогуляться на Заревую горку, которую она вспоминала так охотно с семинарских лет Васариса. И сейчас они пошли вдвоем. Поднимаясь в гору, Люция схватила его за руку, и это прикосновение отдалось и их сердцах, как отзвук минувшего. На вершине так же, как прежде, пахло чебрецом и цвели палевые бессмертники. Но оба они избегали воспоминаний, хотя теперь только и жили ими. Люция собирала цветы, Васарис рассказывал о своей жизни в Калнинай, не упоминая о баронессе Райнакене.
Вдруг оба обратили внимание на какие-то странные звуки, доносившиеся со стороны тракта. Прислушавшись и вглядевшись хорошенько, они увидели, что по тракту с запада тянулось с грохотом множество подвод и шла беспорядочная кучка людей.
— Как будто солдаты, — высказал предположение Людас.
— Почему же они идут назад? Ведь позиции там, на западе…
— Уж не отступают ли?
Они увидели приближающегося оттуда человека и сошли с горки. Да, человек этот разговаривал с солдатами и сам видел: русские отступают. Немцы прорвали фронт. Русская армия разбита. Много убитых и взятых в плен.