В тени алтарей
Шрифт:
— Всякий либерализм, социализм, атеизм… — начал Стрипайтис, но профессор Мяшкенас, на правах хозяина, встал между ними и обратил в шутку завязавшийся было спор.
— Ну вас в болото, драчуны! Чуть недоглядишь, сейчас же друг друга за вихры! Бросайте спор, пойдемте лучше закусим. Пожалуйте к столу.
За столом Васарис сидел рядом со Стрипайтисом, напротив был Индрулис. Судя по напиткам и закускам, можно было заключить, что живется в Литве не только сносно, но и просто хорошо. Хозяин зорко наблюдал, чтобы рюмки не пустовали, чтобы каждый пил до дна, и тут же наливав
Стрипайтис пил лихо, Индрулис «поддерживал компанию», старался не отставать и Васарис.
Почувствовав ко всем прилив симпатии, он похвалил Мяшкенаса, который наполнял рюмки.
— Славный ты человек, Антанас, недаром и в профессора попал. Когда-то и я знавал профессора, читавшего курс философии, хотя его настоящей специальностью, говорят, была винософия и винтология.
— Не следовало тебе столько лет шататься по заграницам, — сказал Индрулис, — тогда бы и ты в профессора попал. Преподавал бы какое-нибудь богословие или другую священную науку. Чем ты хуже того же Мяшкенаса?
Васарис расхохотался:
— Я? Богословие?.. — начал было он, но сдержался и только осушил до дна свою рюмку.
— Чертовски изменился! — приглядываясь к Васарису продолжал изумляться Стрипайтис.
— Изменился? Возможно… Ведь я и мое поколение — люди двух эпох. Я вступил в жизнь в переломный момент. Перед войной не успел еще затвердеть в формах того времени, а потом многое изменилось. Все так встряхнуло, что многое пошло прахом.
— Не философствуй! — оборвал его Стрипайтис. — Расскажи лучше, где ты столько времени околачивался?
— Не все ли равно? Ты знал меня одним, теперь видишь другим. Но, кто знает, может, я по существу и не изменился. Прежде ты меня совершенно не знал, пожалуй я и сам себя не знал, только порою угадывал. Что было прежде под спудом, теперь всплыло. За эти годы я нашел себя. Так-то!..
— Черта с два нашел! — скептически промычал Стрипайтис. — Протрезвишься, наденешь сутану, осядешь в приходе и станешь таким же, как был!
— Ну, нет! — Васарис насупился и сердито поглядел не него, откинув со лба непослушную прядь вьющихся волос. — В приход я не пойду.
— Давно ты стал ксендзом? — полюбопытствовал Индрулис.
— Давно ли?.. Погоди… Двенадцать лет, — подчеркивая каждое слово, ответил Васарис. В голосе его прозвучало горькое изумление и сожаление: как быстро прошло столько времени, и всё лучшие молодые годы!
После этого разговора он пил только сельтерскую. Ужин затянулся допоздна. Наконец гости встали, перешли в другой конец комнаты и расположились на диване и креслах за круглым столиком. Они пили кофе с бенедиктином, курили, пошучивали, спорили.
Однако настроение Васариса постепенно падало. Тревога, томившая его в последние месяцы, особенно после весело проведенных часов, и теперь защемила сердце. Рассеянно слушал он подсевшего к нему капеллана и не сразу отвечал на его вопросы.
Между тем время бежало. Васарис поглядел на часы. Было начало первого. Он встал, прошел в другой угол комнаты, просмотрел книги профессора и уже собирался откланяться, когда к нему подошел
— Скажи, Людас, ты после двенадцати ничего не пил?
— Нет. А что?
— Ну, слава богу, — облегченно вздохнул Мяшкенас, — я, видишь ли, вовремя не спохватился и только недавно выпил стакан сельтерской. А завтра, понимаешь, у меня «грегорианка» [162] . Еще два дня осталось. Выручи, братец, отслужи завтра за меня очередную обедню.
Точно когти вонзились в грудь Васариса. Просьба была такой неожиданной, что он растерялся. Ведь он и вспомнить не мог, когда в последний раз служил обедню.
162
Совершаемое по заказу в течение месяца ежедневное богослужение.
— А капеллан не выручит? — спросил Васарис с надеждой.
— Увы, он тоже пил после двенадцати. А почему ты не можешь? Ничем, кажется, не занят, проспишь часов до девяти или десяти, сходишь в собор, а через полчаса вернешься домой. Неужели это так трудно?
Тут Васарис решился:
— Дело вовсе не в трудности. Но поверь мне, что не могу, попроси кого-нибудь другого.
— Гм… Не думал я, что у тебя может быть такой серьезный casus conscientiae [163] , — не унимался профессор. — Но если и так, можно было бы исповедаться по этому случаю. Ведь если не завтра, так послезавтра все равно придется служить обедню. А может быть, тебе не хочется надевать сутану? Так отправляйся как есть, в штатском. Депутаты сейма так и делают.
163
Вопрос совести (латинск.).
Но Васарис упрямо стоял на своем:
— Не могу. Думай, что хочешь, проси, чего хочешь, только не этого.
Он видел, что профессор обиделся и растерялся.
— Не можешь, так не можешь. Видимо, Западная Европа сделала тебя таким принципиальным… — и он отошел к другим гостям.
Васарис так и остался с нахмуренным лицом и упавшей на лоб прядью волос. Выждав момент, он попрощался с хозяином. Профессор холодно подал ему руку.
На лестнице его догнал Индрулис.
— И я сбежал. Скучно. Ты где остановился?
— В «Руте».
— Тогда нам по пути. Почему же ты в гостинице?
— Я ведь пока ненадолго, через три дня еду к родным.
— А потом?
— Потом вернусь в Каунас. Меня собираются назначить директором новой гимназии, но еще не пришло утверждение. Кстати, не слыхал — не сдается где-нибудь комната?
— Найти комнату нелегко. Знаешь что, пока можешь пожить у меня. Одна комната свободна. А со временем подыщешь. По возвращении из дому приезжай прямо ко мне.
— Большое спасибо. Вот и прекрасно. А ты живешь один? Не женился еще?