В тени алтарей
Шрифт:
Йонелайтис скептически улыбнулся.
— Это не совсем так, — сказал он, понизив голос. — Папа запретил семинаристам только газеты, но наши «паны» не хотят, чтобы мы читали литовские журналы, и поэтому прикрываются папским указом.
Васарис уже знал, какая национальная политика проводилась в семинарии, и ему не надо было объяснять, почему запрещены литовские журналы. Немного поколебавшись, Йонелайтис добавил:
— Хоть и запрещены, но все-таки мы кое-что потихоньку получаем. Если хочешь почитать, могу дать. Только, конечно, нужно соблюдать осторожность. — С этими словами он провел Васариса в другую комнату, где они просмотрели
— Можешь взять. Дня через два-три вернешь.
А когда Васарис, засунув запретный плод за пазуху, уже собрался уходить, Йонелайтис, словно ненароком, спросил:
— А сам ты не пытался писать?
Васарис смутился, ему было стыдно признаться, что он написал стихи. Если бы что-нибудь другое, а то стихи! Писать стихи казалось ему занятием несерьезным, претенциозным и ребяческим. Он даже покраснел, пытаясь отговориться:
— Нет. Ничего… так… На днях попробовал…
— Надо писать, — подбодрил его Йонелайтис. — Все мы пытаемся писать, а если удается, то и печатаем.
Васарис знал, что Йонелайтис уже напечатал историческую монографию об одном приходе, и поэтому с уважением относился к его «попыткам».
— Знаешь что, — сказал Йонелайтис, провожая Васариса, — когда будешь возвращать «Драугию», захвати и свои стихи, мы посмотрим.
Васарис был искренне счастлив оказанным ему доверием и проявленным к нему интересом. В тот же вечер, воспользовавшись тишиной sacrosanctum silentium, он написал еще одно стихотворение и через два дня, прочитав «Драугию», пошел к Йонелайтису. Йонелайтис взял его стихи, пообещал показать их понимающему человеку и сообщить Васарису его мнение.
Прошло довольно много времени, Йонелайтис ничего не говорил, и Людас успел окончательно увериться в бездарности своих стихов и пожалеть, что показал их товарищу. Но однажды после обеда библиотекарь предложил Васарису зайти к нему.
— Я тебе кое-что покажу, — сказал он, запирая дверь и вытаскивая из кармана сложенный номер еженедельника, — прочти. Может быть, узнаешь?
Васарис не поверил своим глазам. Его первое стихотворение напечатано! Нет, такого сюрприза он не ожидал. На этот раз он прочел стихотворение так, словно его написал другой. И теперь оно показалось ему очень хорошим, просто замечательным! Да, это его стихотворение!
Йонелайтис, увидав его волнение, пообещал в другой раз поговорить по-подробней, и Васарис выскочил из библиотеки, захватив еженедельник. Но где укрыться, чтобы перечитать и порадоваться наедине, не привлекая ничьего внимания? Он вспомнил «крысятник» и лесенку, ведущую на чердак. Через минуту он уже притаился там, как вор с крадеными драгоценностями. На чердаке было грязно, темно и холодно, но Васарис не променял бы его теперь на самую великолепную гостиную. Подойдя к замерзшему слуховому окошку, Васарис вынул газету и снова принялся читать свое стихотворение. Да, это его стихи, но какими печальными словами они говорят с ним, какую неразрешимую загадку загадывают! Он был изумлен и напуган некоторыми строками, так ясно выражавшими его неудовлетворенность, тревогу и даже мятежность.
Приподняв полы сутаны, Васарис сел на пыльную балку и по своей привычке отдался не размышлениям, но нахлынувшему потоку чувств.
В ушах его все еще звучали отдельные строки стихов, а сам он видел
35
Молись за нас (латинск.).
Васарис встал, сунул в карман еженедельник, стиснул зубы, чтобы удержать слезы, и пробормотал:
— Поэт?.. Поэзия? Нет! Все это, должно быть, не для меня!
Так молодой поэт Людас Васарис отпраздновал появление в печати своего первого стихотворения.
На другой день Йонелайтис опять увел Васариса в библиотеку. В отдаленной комнате их ждали два семинариста, уже знакомых Людасу. В семинарии ходили слухи, что они сотрудничают в журнале «Драугия». Это были третьекурсник Пятрас Варненас и четверокурсник Матас Серейка. Товарищи считали их многообещающими юношами, надеждой родины. Литовские профессора и влиятельные ксендзы уже заранее заботились о том, чтобы их послали в академию. Но, как нарочно, оба друга были на плохом счету у семинарского начальства.
Пятрас Варненас, высокий, тонкий, несколько болезненного вида блондин, был в семинарии первым знатоком литературы и без сомнения лучше всех разбирался в ней. Его рецензии печатались в самом толстом журнале того времени.
Матас Серейка, уже вполне зрелый человек, проявлял явную склонность к общественным наукам. Он был красноречив, с твердым, несколько резким характером. Друзья его побаивались, а начальство относилось к нему недоверчиво, но придраться ни к чему не могло, потому что Серейка был осторожен и ревностно выполнял все свои обязанности.
— А вот и наш новый литератор! — тонким, хриплым голосом воскликнул Варненас при виде входящего Васариса. — Ну, поздравляю, поздравляю! Начало хорошее.
Матас Серейка поднялся ему навстречу с серьезным выражением лица и смеющимися глазами.
— Странно только, что запел среди зимы, когда даже и воробьи не чирикают! Сочтем это хорошим предзнаменованием, поздравляю и приветствую!
Йонелайтис заговорил полудружески, полуторжественно:
— Что ж, дело ясное! Начиная с сегодняшнего дня, Людас Васарис становится членом нашего кружка «Свет». Здесь собралось все правление, и мы принимаем его в свою среду!
Церемония была скреплена рукопожатием, и Людас Васарис стал членом тайного содружества литовских семинаристов. Из дальнейших разговоров он узнал, что цель кружка — заниматься самообразованием и готовиться к церковной и общественной деятельности в Литве. Он познакомился с уставом и с обязанностями членов. Почетное место в кружке занимала литературная работа. Кроме указанной цели кружка и всего того, что обычно пишется в уставе, было ясно, что «Свет» объединяет способнейших семинаристов, укрепляет их дух, поддерживает патриотизм и сопротивление царящей в семинарии атмосфере, словом, воспитывает сознательных ксендзов-общественников, ксендзов-писателей.