В тени двуглавого орла, или жизнь и смерть Екатерины III
Шрифт:
Увы, ни ордена, ни генеральские эполеты не принесли князю Михаилу личного счастья. А мольбы Екатерины поколебали наконец императора и тот, скрепя сердце, согласился уступить сестре и позволить ей стать княгиней Долгорукой. Правда, великой княгиней Долгорукой, да и князь Михаил после свадьбы должен был получить титул императорского высочества, но все же…
Оставалось только сломить сопротивление императрицы-матери. И это было, пожалуй, самой трудной задачей. После смерти двух старших дочерей, выданных замуж совсем юными и умерших после родов вдали от родины, императрица-мать не собиралась спешить с браком Екатерины
Но сначала император вызвал к себе князя Долгорукого и, не прибегая к дипломатическим уловкам, прямо объяснил ему суть дела.
— Я уважаю ваши чувства к княгине Голицыной, князь, — сказал Александр, — но она замужем и, насколько мне известно, супруг никогда не даст ей развода, а сам он недостаточно стар, чтобы в скором времени оставить супругу вдовой. Моя же сестра искренне любит вас, и мне кажется, что в браке с ней вы обретете подлинное счастье.
— Но, ваше императорское величество… — начал было князь Долгорукий.
— Я все понимаю. Но хочу сказать вам, как мужчина мужчине, что мой брак с императрицей Елизаветой совсем не мешает мне отдавать должное достоинствам Марии Антоновны Нарышкиной. Правда, ее супруг ведет себя в высшей степени тактично, но смею думать, что и князь Голицын закроет глаза на некоторые факты. Что же касается Великой княжны, то… Като слишком умна для того, чтобы опускаться до пошлой ревности. Как видите, можно устроить так, что все будут счастливы…
— Княгиня не простит мне женитьбы, — пробормотал князь Михаил, совершенно ошарашенный обрушившимися на него предложениями.
— Если любит — простит, — отрезал Александр. — Но ведь и я могу не простить игры чувствами моей сестры. Подумайте об этом, князь, и, надеюсь, вы скоро сделаете Екатерине Павловне официальное предложение. А я постараюсь убедить матушку…
— Ее императорское величество против этого брака? — почтительно осведомился Михаил, в котором затеплилась надежда достойно выйти из ситуации.
Прекрасно: он сделает предложение великой княжне, ему откажут, разумеется, откажут. Вдовствующая императрица не потерпит такого мезальянса, это очевидно. А Авдотье он все объяснит, она поймет, она умница…
— Всегда готов служить вашему императорскому величеству, — склонил он голову перед императором.
— Иного ответа я от Долгорукого и не ожидал! — с довольным видом воскликнул император. — Делайте предложение, продолжайте вашу блистательную военную карьеру, и все наладится как нельзя лучше.
Увы, император недооценил упрямство своей матери. Вдовствующая императрица, постоянно намеками напоминавшая сыну о его неизгладимой вине перед ней и перед покойным отцом, самовластно присвоила себе право распоряжаться судьбами своих дочерей, раз уж она не могла стать российской самодержицей. Ни уговоры императора, ни истерики, которые устраивала матери Като, не могли поколебать ее сердце.
Конечно, Като выйдет замуж, но за ровню, за человека если не императорской или королевской, то хотя бы герцогской крови. Все существо Марии Федоровны, так и оставшейся в глубине души заурядной немецкой принцессой из европейского захолустья, восставало против мысли о том, что ей придется породниться пусть и с титулованным, но всего лишь дворянином, да еще русским. Нет, нет и нет!
Правда, Александру удалось уговорить мать не отказывать пока князю впрямую, а позволить сестре тайно обручиться с ним. Со времени рокового бала прошел уже год, Като все расцветала, и даже скептически настроенная по отношению к Великой княжне фрейлина императрицы Елизаветы, графиня Эйдлинг, оставила потомкам крайне лестные для Екатерины Павловны воспоминания:
«Екатерина Павловна, любимая сестра императора Александра, будь ее сердце равное ее уму, могла бы очаровать всякого и господствовать над всем, что ее окружало. Прекрасная и свежая как Геба, она умела и очаровательно улыбаться, и проникать в душу своим взором. Глаза ее искрились умом и веселостью, они вызывали на доверие и завладевали им. Естественная, одушевленная речь и здравая рассудительность, когда она не потемнялась излишними чувствами, сообщали ей своеобразную прелесть. В семействе ее обожали, и она чувствовала, что, оставаясь в России, она могла играть блестящую роль».
В этой характеристике придворная дама не могла говорить о некоторых чертах характера Екатерины Павловны с полной откровенностью. Так, она намекает, что сердце великой княжны не совсем равно ее уму, то есть не столь большое. За этим кроется весьма деликатная причина: Екатерина Павловна никогда не была близка с Елизаветой Алексеевной. Она знала о многолетней связи брата с Марией Антоновной Нарышкиной и не осуждала его.
А Елизавета Алексеевна, оскорбленная таким поведением мужа, замкнулась в своей жизни, сохраняя со всеми членами императорской семьи холодные, вежливые отношения. Так что ее фрейлина, по-видимому, была объективна, давая оценку той, которую ее госпожа, мягко говоря, недолюбливала.
Впрочем, все признавали, что Екатерина Павловна, обладая умом и красивой внешностью, обворожительно действовала на окружающих. Разностороннее образование и разнообразие интересов значительно раздвигали ее умственный горизонт, а доверие Александра I открывали ей доступ к широкой деятельности; но чрезмерное честолюбие, равно как и унаследованное от отца патологическое упрямство, как правило, мешало ей играть значительные роли.
Признавал очарование Екатерины Павловны и князь Долгорукий, который, сделав по прямому указанию императора предложение, ждал решения своей судьбы, уже фактически разрываясь между двумя женщинами. Да, он искренне любил княгиню Голицыну, но брак с императорской дочерью мог возвратить его фамилии былые блеск и величие, да и сам по себе был чрезвычайно лестен. И он ждал… сам не зная чего, и мечась между Петербургом и армией, которая тогда то и дело ввязывалась в мелкие стычки со шведами. Назвать эти стычки войной было бы явным преувеличением.
Но когда в 1808 году действительно началась шведская кампания, Михаил Долгорукий немедленно отправился в действующую армию, причем непосредственно на передовую. Современники утверждали, что сделал он это «в поисках смерти». С его фантастической храбростью и необыкновенной добротой он быстро стал любимцем не только офицеров, но и солдат. Указывая на очередной мост, который необходимо было взять, он, стоя перед солдатами, весело крикнул:
— Кто первый возьмет, тому и награда, ребята!