В тени горностаевой мантии
Шрифт:
Екатерина доносы читала, но молчала. Орловы были ей пока нужны, поскольку являлись ее связью с гвардией, а гвардия — это надежность положения на троне. Она прекрасно понимала, что в водопаде милостей и богатств захлебнулись бы и более светлые головы. Кем были Орловы — простыми гвардейскими офицерами, картежниками, участниками кулачных боев, охотниками до лошадей и женщин, завсегдатаи трактиров и непотребных заведений. И вдруг — власть, богатство, почет…
Кроме того, Григорий был великолепен в постели, а аппетит женщины, еще не достигшей и сорока, на любовные утехи далек от остуды. Орловы же, видя полнейшую безнаказанность своим действиям, возомнили о крайней исключительности своей роли в перевороте. Алексей с Федором считали, что
Надо сказать, что после московской коронации и возведения Екатерины на российский самодержавный престол, отношения между любовниками как-то переменились… И, порой, возвращаясь из ее спальни в свои покои, Григорий ловил себя на мысли: «А стоила ли овчинка выделки-то?»…
Екатерина вначале еще подумывала о замужестве. Пусть скрытно, как это сделала блаженной памяти Императрица Елисавета Петровна. Но стоило ей увидеть фаворита в кругу придворных, как она сразу же отбрасывала эту мысль — гвардейцем был, им и остался.
Пытался вмешаться в это дело опальный елисаветинский канцлер, граф Алексей Петрович Бестужев. Екатерина вызволила его из ссылки, издала указ о возвращении прежних чинов и орденов… Но время Бестужева прошло. Поднялись новые люди. Иностранные дела захватили в свои руки Воронцов и Панин, и делиться отнюдь не собирались. Алексей Петрович понимал это, и всеми способами искал возможностей оказаться нужным. Толком не разобравшись в ситуации, он составил вздорную челобитную, якобы от имени дворянства и духовенства. Написал, что-де, ввиду слабого здоровья наследника, все они просят императрицу избрать себе супруга… Подразумевай, естественно, фаворита. Бестужев рассчитывал оным выстрелом убить сразу несколько зайцев. Но на деле все вышло иначе…
Как рассказывал Степану Федоровичу его племянник, Григорий Протасов, сдружившийся после переворота с Орловыми, против братьев в гвардии стало накапливаться недовольство. Главной причиной была зависть. А тут еще поползли слухи о предстоящем бракосочетании, что не могло не обеспокоить старые фамилии. Племянник клялся, что своими глазами видел, как к Государыне пришли вместе Никита Иванович Панин и Кирилл Григорьевич Разумовский. Пришли с вопросом: с ведома ли Ее Величества собирает граф Алексей Петрович подписи под своей челобитной? И будто бы Государыня, поглядев на обоих, вздохнула и сказала: «нет». Тогда-де Кирилл Петрович и скажи, что это мол хорошо, понеже дворянство готово присягать и поддерживать вдову внука Петра Великого и мать его правнука — будущего законного императора, но оно вряд ли потерпит на троне мадам Орлову… Ежели все было так, то становилась понятной и остуда Екатерины к Разумовскому.
Тот же Григорий Протасов уговаривал Степана Федоровича идти с ним к Алексею Орлову, донести про умысел гвардейцев. Говорил, что на одной из офицерских пирушек сам слыхивал, как капитан Измайловского полка Ефим Ласунский говорил секунд-ротмистру Федору Хитрово… Дескать «чаяли мы, что наша общая служба Государыне утвердит и нашу дружбу с Орловыми. А ныне видим, что они один разврат…». На что-де Федор отвечал: «Сие все дело рук Алешки, он-де великий плут и всему причина. А Гришка, — тот глуп». И еще, что после того разговора с Паниным да Разумовским Ее Величество сказалась больна и никого не принимала. И что-де тогда гвардейцы решили составить заговор — созвать всех, кто участвовал в перевороте и умолять Государыню не соглашаться на проект канцлера Бестужева. А ежели она откажется, то убить либо токмо Гришку, либо всех Орловых заедино.
Но Степан Федорович забоялся лезть в интригу. Отговорился нездоровьем. Стар, должно быть стал. А может,
Когда результаты следствия доложили Императрице, она задумалась. Самому старшему из заговорщиков едва минул двадцать первый год. Уступить требованиям Орловых и жестоко наказать, мальчишек, или?.. Решила по-своему. После увещеваний, «заговорщиков» простили, все они получили отставки и были сосланы в свои имения.
Понукаемый братьями, Григорий несколько раз пытался перейти от намеков к прямому разговору о скреплении отношений законным браком, напоминал о прижитых детях. Но Екатерина, опасаясь оскорбить его прямым отказом, от окончательного ответа уходила. Когда же, ссылаясь на слухи, широко публикуемые в иностранных государствах, о тайном венчании императрицы Елисаветы, он потребовал решительного ответа, и тянуть дальше стало невозможно, она сказала:
— Я не думать, Гри-Гри, что сии иностранные известия есть правильны. Я сей же час могу посылать к графу Алексею Григорьевичу за ответ: был ли он точно венчан с покойной Государыней? Ежели «да», то сие решать и наш разговор…
На следующий день она велела канцлеру графу Воронцову написать проект указа, что-де «в память почившей Императрицы Елисаветы Петровны, признает справедливым даровать графу Алексею Григорьевичу Разумовскому, венчанному с Государыней, титул императорского высочества. Каковую дань признательности и благоговения к предшественнице своей объявляет ему, и вместе с тем делает сие гласным во всенародное известие». Когда проект был готов, она показала его Григорию и поручила Вяземскому тотчас отвезти к графу. При сем потребовать у него все относящиеся к этому предмету документы для составления акта в законной форме…
Алексей Григорьевич принял Вяземского у растопленного камина в кабинете, где, сидя в креслах, читал Священное Писание.
«Это была, — рассказывал позже Вяземский, — громадная книга киевской печати в октаву. Когда я разъяснил ему причину столь поздней визитации, он отложил чтение и потребовал предъявить проект указа. Внимательно прочел его, встал с кресел и медленно подошел к комоду. Сверху стоял ларец из черного дерева, инкрустированный перламутром и окованный серебром. Граф отпер его ключом, вынул из ларца свиток бумаг, обвитый розовым атласом, и развернул. Атлас он прижал к губам и спрятал снова в ларец. Потом долго с благоговением читал бумаги, роняя слезы. Закончив чтение, перекрестился, сделал шаг к камину и бросил свиток в пламя. Закрыв глаза руками, он опустился в кресла и, помолчав, сказал:
— Я не был ничем более, как верным рабом Ее Величества покойной Императрицы Елисаветы Петровны. Она оказала мне благодеяние превыше заслуг моих. Никогда не забывал я, из какой юдоли поднят и возведен десницею ея. И, обожая Государыню, как верноподданный, никогда не дерзнул даже мыслию сближаться с ее царственным величием. Стократ смиряюсь, вспоминая прошедшее, и, живя в настоящем, мысленно лобзаю державные руки ныне царствующей монархини. Даже буде то, о чем вы изволили говорить со мною, граф, поверьте, я бы не посмел в суетности признать случай, помрачающий незабвенную память моей благодетельницы. Теперь вы видите, что никаких документов у меня нет. Доложите об сем Государыне и да продлит она милости свои на меня, старика, уже не желающего никаких земных почестей… Прощайте, ваше сиятельство. Пусть все происшедшее здесь останется тайной, а люди… Что ж, люди могут говорить все что им угодно, простирая надежды свои ко мнимым величиям. Мы не должны быть причиною их толков.