В тени Холокоста. Дневник Рении
Шрифт:
7 мая 1939 г.
Май. Это очень странный май. Такой грустный… Бр-р-р …Идет дождь. Подумать только, уже май, май, а я еще не видела ни одного дерева в цвету, не чувствовала запах просыпающихся полей, моих полей… Дождь. Хорошо, что дождь. В последнее время я люблю дождь, потому что я знаю, что там было так же, когда шел дождь. Вчера я ходила на вечеринку, а потом болтала с Норой о том о сем, о разных целях в жизни людей, о пользе учения. Я очень люблю разговаривать, когда знаю, что человек меня понимает…
Над улицей встала луна —Небесный ночник для мечтателей.А улица и не заметила —Бессонного шума полна.Бежит все, бежит без оглядки:Цок-цок – каблуки по брусчатке.БеспрерывныйРитм18 июня 1939 г.
Сегодня у меня день рождения. Не хочу думать ни о чем грустном, о том, что там меня нет… Тссс! Так что вместо этого я думаю, что полезного я сделала за свою жизнь.
A voice, “None.”Me, “I get good grades at school.”Voice, “You haven’t earned it. What else?”Me, “Nothing. I really want to go to France.”Voice, “You want to be famous?”Me, “I’d like to be famous, but I won’t be.So I want to be happy, very happy.” Голос внутри меня: «А ничего!»Я: «Но как же отличные оценки в школе?»Голос: «Незаслуженно это все. Что еще-то?»Я: «Ничего. Зато я мечтаю поехать во Францию».Голос: «Может, ты еще и знаменитой хочешь стать?»Я: «Хочу! Но вряд ли стану.А вот счастливой – буду! Самой счастливой!»Завтра конец учебного года, а мне все равно. Совсем… Совсем… Совсем.
Мне снова очень нравится Эржина, а Брюхла меньше. Норе об этом не сказала, не хочу ее волновать. Завтра я тебе расскажу о нашей поездке.
Если бы крылья были у нас,А у каждого камня – душа,Мир сошел бы с ума тот же час,Солнце с неба упало, как шар;Люди в танце кружились бы: раз-два-три-раз,И потоп начался, и пожар!Нам бы скорости в музыку эту —И из темного мира печалиУлетели бы к небу и свету,За земные границы умчались,Унеслись за земные пределыВ торжестве этой силы крылатойИ летали в искрящеся-белом:За спиною – красивые крылья.Пусть же время летит оголтело,Время света, что сделалось быльюДо мгновенья, как в зябком бессильиМы замедлим полет.До того, как устанем, угаснемИ время придет —Падать.15 августа 1939 г.
Я давно не говорила с тобой. Конец учебного года давно прошел, летние каникулы почти закончилась, а я с тобой не говорила. Я ездила в гости к моей тете за город, я ездила в Варшаву, я видела маму и теперь вернулась. А ты ничего об этом не знаешь. Лежал здесь один с моими мыслями и даже не знаешь, что у нас была секретная мобилизация, не знаешь, что русские подписали договор с немцами. Не знаешь, что люди запасаются едой, что все наготове, ждут… войну. Когда мы с мамой прощались, я ее крепко обняла. Этим молчаливым объятием я хотела сказать ей все. Я хотела взять ее душу и отдать свою, потому что – когда?
В нашу последнюю встречуМама меня обняла —И это объятие греет,И утирает слезы,И разгоняет тучи.Но я верю, что мы дождёмся,Что обнимемся снова,И луч прорвется.Сегодня не могу логично рассуждать. Наверное, это и называется «хандрой». Что-то быстро пролетает и исчезает в тумане. Зигзаги, круги, полосы, туман… розовый туман, зеленоватый. Нет. Ничего меня не интересует. Одна только мысль вертится у меня в голове, только одна, все время одна и та же. Мама… война… коричневые ботинки… война… мама.
6 сентября 1939 г.
В четверг началась война! Сначала 30 или 31 августа Польша вступила в войну с Германией. Потом Англия и Франция тоже объявили Гитлеру войну и окружили его с трех сторон. Но он не сидит без дела. Вражеские самолеты летают над Пшемыслем, то и дело ревет сирена воздушной тревоги. Но, слава богу, пока на наш город не упала ни одна бомба. Другие города, как Краков, Львов, Ченстохова и Варшава, частично разрушены.
Но мы все воюем, все воюем, от девочек до солдат. Я участвовала в женских военных учениях – рыли противовоздушные окопы, шили противогазные маски. Я была вестовым. Подавала чай солдатам. Ходила и собирала еду для солдат. Словом, я воюю вместе с остальным польским народом. Я воюю, и я одержу победу!
10 сентября 1939 г.
О Боже! Господи! Мы в пути уже три дня. Пшемысль был обстрелян. Нам пришлось бежать. Спаслись мы втроем: я, Арианка и дедушка. Мы покинули горящий, почти разрушенный город в середине ночи пешком, таща на себе вещи. Бабушка осталась. Господи, пожалуйста, защити ее. На дороге мы слышали, что Пшемысль разрушен.
Мы покинули город,Мы как будто сбежалиВ густую тёмную ночь.С нами город простится под грохотРазрушенных зданий.Темнота над моей головой.Но любовьИ объятия мамыПроведут нас сквозь ночь,Утешением станут:Мы дойдём,ДоживёмДо рождения дня —Одинокие путники,Неприкаянные беглецы.18 сентября 1939 г.
Мы пробыли во Львове почти неделю, никак не можем прорваться в Залещики. Город окружен. Еды не хватает. Иногда я встаю на рассвете и стою в длинной очереди за хлебом. Кроме того мы целый день просидели в бункере, в подвале, слушая ужасный свист пуль и взрывы бомб. Господи, спаси и сохрани нас. Бомбами разрушены несколько многоквартирных домов, а через три дня там в руинах находили людей, живыми. Некоторые спят в бункерах; те, кому хватает смелости спать дома, просыпаются по нескольку раз за ночь и бегут вниз в подвалы. Эта жизнь ужасна. Мы желтые, бледные от этой подвальной жизни – от отсутствия воды, удобных постелей и сна.