В тени малинового куста
Шрифт:
Хорошо, что я была в темных очках. Митька расстраивается и ругается, когда у меня глаза на мокром месте.
– Как раз в тему, – с легкой грустью вздохнула я. – Ну, давай, жду вечером!
И мы разъехались.
Он – ловить незнакомцев, которых очень не любят у нас на Рублевке. А я – варить варенье. Царское…
Глава 2. Осень в Нью-Йорке. Путевые заметки
Хорошо, что я встретила Митьку, и мы сможем вечером поговорить. Мне было, что рассказать ему, а он, как никто другой из моих друзей, умел слушать. Доехав до поселка Горки-II, я свернула на стоянку
Ожидая заказ, я смотрела через дорогу на сосновый бор. Сосны стоят вечнозеленые, стройные и душистые, но плутовка-осень уже маячит почти за каждым деревом и кокетливо прячется в начинающих краснеть листьях боярышника, что посажен вокруг ресторанчика вместо забора.
Позавчера, встретившись с Женькой, я была уверена, что готова простить его. Но то, что он рассказал, повергло меня в ужас и обратило в бегство, а мысль о прощении развеялась, как колечки дыма, которые пускал мой папа, пытаясь позабавить меня в детстве.Воспоминания о нашем разговоре в Балчуге кружились в голове, словно злые осы над закипающим малиновым вареньем. Мысленно я взмахивала рукой, но никак не могла отогнать их. И лишь одна мысль буравила мой разгоряченный лоб – как мне вернуть то спокойное философское настроение, которое необходимо, чтобы начать писать давно задуманный осенний роман о бабьем лете? О щемящей грусти, навеваемой дачными садами, подернутыми горьким дымком сжигаемых листьев и картофельной ботвы на деревенских полях.
Коттеджные новосельцы морщат носы от этого запаха, а аборигены наслаждаются им, сидя вокруг костра и поедая печеную картошку.
Бабье лето… Бабье лето. Теперь уже, наверное, и мое. Как ты права, бабуля!
Солнце, проглядывающее сквозь эту дымку, насмешливо шпарит своими лучами по расслабившимся после отпусков людям. Бедняги избавляются от пиджаков и плащей, надетых с утра. Перепад температур у нас в Москве такой резвый, что кристаллики ранних заморозков испаряются, едва превратившись в капли. Народ млеет и щурится от яркого солнца. Снова появляются рубашки с короткими рукавами, мелькают солнцезащитные очки. А погода просто шалит напоследок. Вы посмотрите на солнце через закопченное стеклышко и увидите, что солнце дразнится, показывая язык. И тепло бабьего лета есть не что иное, как игра в подкидного дурака. И только сама Осень всегда в выигрыше.
Я взяла салфетку, достала ручку. Словно кто-то диктовал мне прямо в ухо, я лишь записывала.
А август вновь подвел итог,
Созревшим яблоком и Спасом.
И неба высветлил чертог…
Ах, в августе мечтать опасно.
А листья у твоих дверей
Как будто медные монеты,
Что много их – ты не жалей,
Ты ими заплатил за Лето…
Я положила ручку и оглянулась. В кафе я была одна. Лишь вышколенная рублевская обслуга прилиплапо стойке смирно у барной стойки.
Вот и бабуля моя ходит в таких же обманутых этим мимолетным теплом, твердя мне, что я ничего не понимаю в жизни, что это не погода, а Божья благодать. Бабушка вздыхает посередине облетевшего, полупрозрачного сада, собирает, кряхтя, последние яблоки в корзинку. Потом сгребает остатки листьев. И, отдыхая, долго сидит на ступеньках крыльца, облокотившись на грабли, подставляя лицо обманным солнечным лучам.
А октябрь
Единственное, что примиряет осенью с окружающим миром, так это душистая и сладкая, как мед, ташкентская дыня в плетеной сетке. Папа всегда покупал ее у приезжих узбеков прямо на Казанском вокзале, что называется – с колес. Потом он передал эту эстафету моему мужу.
В знаковых событиях, которые происходят в моей жизни, есть какая-то фатальная закономерность. Почти все они происходят осенью, которую я так не люблю. Словно она добивается моей любви. Или оправдывается передо мною.
Но есть и еще одна причина моей нелюбви к осени.
Я сделала еще один освежающий глоток и, закрыв глаза, провалилась почти на тридцать лет назад.
Нет, не так.
Я просто выпала из времени.
…Конец сентября 1979 года. Индейское лето. Нью-Йорк. Big Apple. Большое Яблоко.
Жарко и душно. Сплошной поток желтых такси, сирены полицейских машин. Спешащие холеные клерки с кейсами, лениво ползущие толстые негритянки. И трансвеститы, выделяющиеся в толпе яркими пятнами своих нарядов и необъятными белокурыми париками из кониколона.
Мужу удалось включить меня в состав группы журналистов, сопровождающих спортивных деятелей. На нас надвигалась Олимпиада в Москве.
У меня был журналистский билет корреспондента-внештатника одного из центральных комсомольских изданий. Задание, которое я получила в редакции, звучало издевательски: «Осень в Нью-Йорке. Путевые заметки». Я должна была написать про Центральный парк.
Ну, почему опять осень? Почему не про историю забегов на Эмпайр Стэйт Билдинг или про пожилых спортсменов, коими заполнены дорожки Центрального парка?
Так нет же. Именно осень, будь она не ладна.
Две недели пролетели одним днем. Были какие-то переговоры, встречи. Интересная экскурсия по городу и Центральному парку. И везде в толпе мне мерещился Женька.
Наступил предпоследний день нашей поездки. Женщинам разрешили пройтись по магазинам. Но тряпки и косметика меня не интересовали. У меня в голове созрел чудовищный план. Провожая Лешу утром, я поцеловала его, не зная, увижу ли его еще когда-нибудь.
Стоя у зеркала, я сказала себе: «Ты – сумасшедшая! Подумай о муже и родителях».
«Ты будешь полной дурой, если не сделаешь этого!» – ответило мне мое отражение. У меня ломило виски. Перед самым выходом меня вырвало. А я ничего с утра не ела.
Оставив на подушке записку для мужа, я перекрестилась и захлопнула дверь номера, в надежде, что больше не переступлю этот порог. Выйдя из отеля, я села в первое такси, стоявшее у входа.
– Brighton Beach, please! – еще в Москве я изучила карту Нью-Йорка и узнала, где живет бóльшая часть иммигрантов из СССР.
Водитель заглушил двигатель и повернулся ко мне. Это был чернявый мужчина с усами, как у Буденного. Он поправил фирменную кепку и сказал мне по-русски с явным одесским акцентом: «Да шо вы мучаетесь, дамочка! Не ломайте язык, скажите, куда таки вас везти!»